Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
45 
Филипа в комнате не было, а в ванной шумела вода. Шарлотта хотела уже уйти — но любопытство взяло верх, и она осталась…
В Париже она ни разу не заходила в его спальню, а квартира в Нью-Йорке была слишком мала, чтобы составить по ней представление о натуре ее хозяина. Шарлотта подошла к прикроватной тумбочке, на которой лежала книга, стоял флакон одеколона.
П. Г. Вудхаус, «Сага о свинье». «Шанель Эгоист платинум». Шарлотта воровато оглянулась, торопливо сняла с серебристого флакона крышку и брызнула немного на рукав своего свитера.
«Шанель» долго не выветривается. Когда Филип уже уедет, свитер сохранит отголосок его запаха…
Позади Шарлотты открылась дверь, девушка торопливо повернулась — и буквально примерзла к полу. Филип Марч вышел из душа с песней на устах, полотенцем на голове и… совершенно голый!
Он вытирал голову и потому даже не заметил Шарлотту в первый момент, но потом отнял полотенце от лица — и тоже окаменел. Они стояли и смотрели друг на друга, время растягивалось в вечность, и кровь глухо бухала в висках. Шарлотта, забыв обо всем на свете, любовалась каждым дюймом атлетически сложенного, стройного и мускулистого тела Филипа. Молодой человек очень напоминал античного бога — не мощного и грозного Зевса, но юного, прекрасного Гермеса-Душеводителя, такого же насмешника и шута, покровителя воров и актеров…
Только это тело было не из мрамора. Оно излучало энергию и тепло. Взгляд Шарлотты непроизвольно скользил по узким бедрам, мускулистому животу, длинным ногам…
Она схватилась за горло, покраснела быстро и жарко.
— Прости… я не постучала… не подумала…
Филип медленно отбросил в сторону полотенце. Он выглядел АБСОЛЮТНО спокойным и невозмутимым, только вот в шоколадных глазах разгоралось темное пламя.
— А что ты так перепугалась? У меня есть что-то, чего нет у других мужчин? Или чего-то недостает?
Ты прекрасен! — хотелось закричать ей. Ты — совершенство, ты единственный, кого я хочу…
— Я пойду…
— Не-ет, сначала расскажи, что тебя так смутило. Ты же видела раньше раздетых мужчин? Одна моя знакомая говаривала: видела голым одного мужчину — видела всех.
— Филип…
— Даже удачно вышло, не находишь? Теперь ты запросто сможешь назвать мои особые приметы. Шрам в паху, например…
И, конечно, она туда и посмотрела! Шрам, кстати, действительно был. Крестообразный.
Филип шагнул вперед. Его руки легли на бедра Шарлотты. Голос стал глуше и нежнее.
— Давеча перед ужином одна надменная аристократка кое-что сказала мне, прижимаясь к моей груди. Скажу честно, я был потрясен. Потрясен настолько, что не сразу нашел, что ответить, а потом было уже поздно. Сейчас моя очередь ошарашить аристократку. Ты прекрасна, девочка Шарлотта.
— Филип…
— Ты обворожительна. А еще — еще ты трогательна и беззащитна, ты отважна и честна, ты внушаешь уважение и любовь. Но все это меркнет перед тем фактом, что я хочу тебя, Шарлотта. Я никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как в эти странные дни нашего странного брака. И знай: если ты сейчас скажешь, чтобы я отвалил, я отвалю. Но если ты не скажешь это немедленно, то через минуту будет уже поздно.
Шарлотта медленно, точно во сне, положила ладони на широкую крепкую грудь Филипа. Подняла пылающее лицо. Посмотрела в горячие темные глаза.
— Я уже сказала, вождь. Я люблю тебя. И я не хочу, чтобы ты отваливал…
Все любовники каким-то образом оказываются в постели впервые. Первый этот путь всегда бестолков и неловок. Филип и Шарлотта не стали исключением.
Они посшибали все встреченные на пути стулья, они чудом не свалились в камин, когда Филип наступил Шарлотте на ногу, они разбросали одежду Шарлотты вдоль всего пройденного до кровати маршрута — и все это время они непрерывно целовались. Да, самое странное, что кровать все это время была у них буквально под боком.
Они задыхались от ощущения вечности, навалившейся на них. Время убыстрило свой бег, потом остановилось вовсе, а затем свернулось в тугую серебряную спираль и улетело в небеса, оказавшиеся странно близкими.
Сердца бились со скоростью, не подвластной измерению. Это больше не было сокращением мышц, это было ровным гулом в груди, в висках, на губах — сердца стали чем-то единым — и иным.
И кровь превратилась сначала в обжигающе-холодное шампанское, а потом — в раскаленную лаву, выжигающую тела изнутри. Выжженные и легкие, они взлетели туда, в распахнувшиеся небеса, и понеслись в вихре под названием Страсть…
45 
