очень нудно 
11 
«Право на возмещение ущерба» — это в Советском-то Союзе, где десятилетиями миллионы людей терпели ущерб, а про возмещение слыхивали лишь эпизодически, и то единицы?
«Право на потребительское образование» — это в Советском Союзе, где само слово «потребитель» десятилетиями считалось ругательным и где образование зиждилось на классиках марксизма-ленинизма?
То, что понаписали в своем законопроекте консюмеристы-мечтатели Аузан, Бочин и Шелищ, было совершеннейшей утопией. И еще более утопичными представлялись механизмы, при помощи которых советским потребителям составители законопроекта предлагали отстаивать свои права.
Народу, семьдесят лет не видевшему правого суда, предлагалось идти в суд. Закон был прямого действия. Иски в суд можно было подавать хоть по месту жительства потребителя, хоть там, где был куплен товар, хоть там, где располагалось производящеее товар предприятие. Иными словами, судиться с производителем или продавцом потребитель мог где угодно. К тому же потребитель освобождался от судебной пошлины. Таким образом, затрат на судебное разбирательство не предполагалось никаких, а если потребитель суд выигрывал, то ему причитались от производителя или продавца деньги. Это была беспроигрышная лотерея. Это была забытая и вожделенная для советского человека возможность хоть где-то побороться за свои права. Это был закон-мечта. Закон для страны, которую нафантазировали себе газетные интеллектуалы времен перестройки и вместе с ними нафантазировал себе весь народ.
Разумеется, реальность выглядела иначе.
Мечта выходит на улицы
Весной 1991 года депутат Верховного Совета СССР Валерий Петропавловский, тоже входивший в группу мечтателей-консюмеристов, представил законопроект советскому парламенту, и 17 мая 1991 года закон был принят. Применять его было невозможно хотя бы потому, что потреблять к тому времени в стране стало решительно нечего.
В августе 91-го советский режим предпринял последнюю попытку удержаться у власти. Люди проснулись утром 19-го и вместо новостей по телевизору увидели балет «Лебединое озеро». Это был традиционно дурной знак: там, наверху, случилось что-то катастрофическое, а вы ждите и молчите, когда надо, о результатах вам объявят. Через пару часов на экранах действительно показались члены вновь образованного Государственного комитета по чрезвычайному положению и объявили, что в стране введено чрезвычайное положение, а президент Горбачев находится под домашним арестом на крымской даче в Форосе.
Только на этот раз люди не смирились. Люди вышли к Белому дому защищать мятежного российского президента Ельцина, открыто не подчинившегося союзным властям. Люди требовали соблюдать их «право на информацию» — и действительно, некоторые газеты просочились бог знает из каких типографий через военные кордоны, окружавшие Москву. В газетах было написано, что демократия в опасности, иными словами, газеты требовали соблюдения «права на безопасность». Люди кричали: «Ельцин! Свобода! Выборы!» — иными словами, требовали «права на выбор». Они требовали «права быть услышанными», эти люди, пришедшие к Белому дому защищать Ельцина. И их услышали.
Всего через пару дней войска перешли со стороны ГКЧП на сторону президента России. Президент Советского Союза Горбачев вернулся из форосского заключения, но возглавляемой им стране оставалось существовать менее полугода.
Понимали ли люди, защищавшие Белый дом, что выкрикивают потребительские лозунги? Нет, скорее всего, не понимали. Чего на самом деле хотели люди, выкрикивавшие слова «Ельцин» и «свобода»? Они хотели Ельцина и свободы? Или книжек, колбасы, фильмов, штанов, музыки, холодильников и свободы выбирать все это? Интересовала ли их та безопасность, которая нужна гражданину, голосующему за полюбившуюся политическую партию? Или безопасность интересовала их в том смысле, чтобы не купить нечаянно в овощном магазине картошку с повышенным содержанием нитратов? Они хотели выбирать государственную власть или то, в каком платье пойти на вечеринку? Они хотели, чтобы услышаны были их выстраданные мысли и сокровенные чаяния или их жалобы на протекающую крышу?
Бог весть. Они, без сомнения, хотели информации, безопасности, выбора и внимания. Эти их желания были так смутны, что нельзя было разобраться на площади перед Белым домом, к экзистенциальным ли понятиям относятся народные чаяния или к простым потребительским мелочам. Известно только, что про свободу, демократию и справедливость не может долго думать нормальный человек. А про колбасу, штаны и телевизоры может думать хоть каждый день. Чем, в общем-то, люди и занялись, как только схлынуло напряжение судьбоносного августа 1991 года.
11 
