Но она не позволила этого. Наблюдая, как он опять наливает себе, Светлана крепче сжала пальцы на плечах Руслана.
Отчего-то, она сразу поверила ему. Пусть знала Руслана гораздо меньше, чем самого Николая Алексеевича. Пусть всегда и считала Писаренко хорошим человеком. И догадалась, что именно менялось в файле.
Нельзя было врать так. И Света уже слишком хорошо знала Руслана, чтобы не увидеть его боли и горя. Злого, жестокого, с ненавистью.
Только вот на кого была направлена эта озлобленность, она понять не могла. Потому что ей казалось, что не столько Писаренко вызывает надрывное бешенство, которым сейчас был пропитан каждый жест, каждое слово Руслана.
— Молчишь? — он хмыкнул и глотнул четвертую подряд рюмку. — Думаешь, я вру? — жестко спросил Руслан и повернулся, прожигая ее почти черным взглядом. — Думаешь, пытаюсь списать вину отца на кого-то? — требовательно, с напором произнес он, с силой сжав ее кисти своими пальцами.
— Нет, — Света покачала головой. — Я думаю, что каждое твое слово — правда, — спокойно, пусть все внутри тряслось от напряжения и страха, от боли за любимого, произнесла она.
И даже не скривилась, когда он дернул ее на себя и запрокинул Свете голову, удерживая щеки рукой, чтобы заставить смотреть прямо в глаза.
Наоборот, обняла Руса за пояс.
Руслан вдруг как-то расслабился и наклонив лицо ниже, прижался к ее лбу губами. И тяжело-тяжело втянул в себя воздух через нос.
А потом он так же резко отвернулся и обхватил горлышко бутылки пальцами, наверное, собираясь налить себе еще.
Света мягко положила свою ладонь поверх его. Ее силы не хватило бы на то, чтобы помешать Русу. Но и смотреть на то, как он пытается погасить злость и боль водкой — не хотелось. Ее сердце разрывалось от этого.
— Руслан, пожалуйста, не надо, — попросила она, не убрав пальцы даже тогда, когда он коротко, сквозь зубы, не повернувшись, пробормотал «Света», требуя, чтобы она отступила. — Не надо, любимый, лучше поговори со мной, — попросила Света, поняв, что на глаза наворачиваются слезы.
И постаралась их глотнуть. Только бы он не решил, что она жалеет его.
Руслан замер.
И медленно, совсем не так, как до этого, повернул к ней лицо, впившись взглядом в глаза Светы.
Он несколько минут, во время которых в квартире висела гнетущая тишина, рассматривал ее, с непонятным Свете выражением в глазах. А потом горько скривил губы, наверное, считая, что улыбнулся.
— Поговорить? — сипло повторил он. И отпустив бутылку, вцепился пальцами в столешницу со все своей силой. Света видела, как напряглись его мышцы. — Поговорить? — переспросил Руслан, уставившись в пол. — Не могу, малышка. Я обещал, что никому не расскажу, как все было, когда заключал договор с этим чертом, — напряженно, с той же ненавистью, произнес он. — Он держит свое слово, и я свое — не нарушу.
А Света вдруг поняла, что Руслан не Писаренко ненавидит.
Не только его, во всяком случае. Вся эта злоба, обида и ярость, которую она сейчас ощущала в Руслане — были направлены на него же самого.
У нее перехватило дыхание. Но Света и это постаралась скрыть.
— Руслан, я никогда никому ничего не скажу, — тихо произнесла она, не зная, как ему помочь, как облегчить все то, что было у любимого внутри и о чем она сама, до недавно, даже понятия не имела, считая его легкомысленным повесой.
Он промолчал, но больше не пробовал забрать у Светы водку. И жестко потер лицо рукой, бормоча проклятия так тихо, что Света почти не разбирала слов.
Так прошло минут пять.
— Он сразу все обставил так, будто его там и в помине не было, — вдруг, тогда, когда Света решила, что они так и просидят до ночи в молчании, сипло прохрипел Руслан. — Чиновник, подающий большие надежды, может, претендующий на пост мэра или губернатора. Или еще на что, не знаю, говорю же, тогда вообще ничего о нем не знал, — Руслан не повернулся, так и смотрел в пол, говоря это все Свете. — Только ему не нужен был такой эпизод в биографии, как вождение в пьяном виде и убийство семьи. Потому все упоминание о Писаренко в той аварии просто уничтожили из записей, я так понимаю, влияние он и пятнадцать лет назад немалое имел. Нам же, мне и бабушке, маминой матери, он предложил денег за молчание, — Руслан прижал сбитый кулак к губам, словно ему каждое слово причиняло боль. — Тогда он с ней, не со мной это все решал, перед сиротой Писаренко только извинялся, а мне хотелось избить его. Так, чтоб он больше слова не мог сказать. Чтоб убить, так, как он убил всю мою семью, — Света уткнулась ему в спину, зная, что Руслан заметит, как ее слезы пропитывают его футболку. Но уже не могла те сдерживать. Только губы закусила до металлического привкуса крови, чтобы не начать рыдать в голос. — Только что я мог тогда? Пацан, — Руслан и теперь не повернулся. — Бабушка отказалась от его денег, но Писаренко продолжал «курировать» нас, напоминая, что всегда готов помочь, и что не стоит забывать о том, какими могут быть последствия для нас же, если мы решим куда-то обратиться. На что нам было надеяться? Мы не имели связей, в отличие от него, — Рус тяжело и резко выдохнул, зажмурившись — Просто жили как-то, честно говоря, то время для меня до сих пор как в тумане, — как-то потерянно признался он. — Потом я закончил школу, меня забрали в армию, потому как заплатить, чтобы не трогали — не за что было. Правда, не знаю, он ли, но думаю, что все-таки Писаренко сделал так, чтобы меня отправили в элитный полк. Пока я служил — умерла бабушка. Я возвращался на неделю в город, чтобы похоронить ее, там отпуск положен был, — Руслан вдруг протянул руку и обхватил ее щеку, заставив Свету стать чуть сбоку, а не позади от него. И вытер ее слезы, так и не посмотрев на лицо. — Пока я ее хоронил и оформлял документы, он опять объявился. Сказал, что все еще готов помочь. Знаешь, я тогда почувствовал такое искушение… — Рус усмехнулся уголками губ, и эта улыбка напомнила ей оскал волка. — Что мне было терять? У меня никого не осталось в мире. Вообще никого, мне и жить было особо не для чего, — Руслан погладил ее щеку, и повернул лицо к окну. — Только я к тому времени уже почти год занимался борьбой. У нас тренер, один сержант, который занимался физ-подготовкой, просто горел этим. Все занимались, но только из-за надобности. А меня как-то затянуло. Так я и стал «болеть» кик-боксингом. Этот сержант, видя мой интерес, долго возился со мной, учил не только руками и ногами махать, но и сдержанности, холодной, рассудочной оценке того, зачем и что я делаю. Не знаю, понял ли Писаренко, что тогда я мог просто убить его голыми руками. Но мне удалось сдержать ярость. И просто уйти, — Рус опять протянулся к пустой рюмке и сжал ту пальцами, вертя на столешнице. — А потом, как-то все вроде наладилось. Я отслужил, вернулся. Тут Серый и Стас позвали с собой, хотели бизнес какой-то начать. Только денег мало было. Да и не особо понимали что и к чему. У меня в армии мечта появилась — я хотел свою секцию открыть, рассказал парням об этом. Там не так уж много денег нужно оказалось, а мне в наследство квартира бабушки, кроме родительской осталась. Вот мы и продали ее, да парни сложили свои деньги — и открыли секцию. Но когда только начали куда-то выбираться, что-то получать и выигрывать — на нас «наехали», — Руслан с силой сжал ладонь, и Света вдруг испугалась, что рюмка просто треснет в его руке, поранив Руслана. Не задумываясь, она положила свою ладонь поверх его пальцев.