138 
Когда Лорен наконец забеременела, они скрывали это от родителей, пытаясь разрешить вопрос, развалится ли их брак в результате рождения ребенка, потому что Шон, узнав о ее романе с одним из актеров, прежде всего стал донимать ее расспросами.
— Лорен, чей все-таки это ребенок? — постоянно спрашивал он, на что она отвечала:
— Если тебя это так волнует, сделай тест на определение отцовства.
Они отказывались от приглашения родителей на обед, мотивируя свои отказы тем, что их не оказывалось дома, когда родители выбирались в город, а Шон чувствовал что его голова вот-вот лопнет от постоянных волнений и страха, что ребенок не его; к тому же он испытывал страх и иного рода — он вообще не хотел ребенка, даже если бы был его отцом.
Когда Лорен ушла и мать Шона узнала об этом, то она решила, что поступок невестки не что иное, как «тайм-аут в семейной жизни, для того чтобы все обдумать», и теперь все газетные вырезки так или иначе были связаны с ней, а не с ним, как будто ее задачей было наполнить ящик, в котором Шон хранил ее вырезки, до определенного уровня, тогда бы Лорен вернулась и они бы сошлись вновь.
— Ты говорил с ней в последнее время? — прокричал отец из кухни; лица его не было видно из-за стены, выкрашенной в густо-зеленый цвет.
— С Лорен?
— Угу.
— Ну а с кем же еще? — недоуменно спросила мать, прервав поиски газетных вырезок в ящике комода и повернув лицо к Шону.
— Она звонит. Но ничего не говорит.
— Возможно, она просто сводит все к светской беседе, потому что она…
— Да нет. Отец, я не то имею в виду — она вообще не говорит. Вообще.
— Ничего не говорит?
— Ни звука.
— А откуда ты знаешь, что это она?
— Знаю.
— Но как?
— Господи, — Шон умоляющим взглядом посмотрел на родителей, — я же помню, как она дышит. Понятно?
— Невероятно, — покачала головой мать. — Но ты-то сам хоть говоришь?
— Иногда. Все меньше и меньше.
— Ну, вы хоть как-то общаетесь, — рассудительно сказала мать, кладя последнюю вырезку на стол перед ним. — Расскажи ей, я думаю, ее это заинтересует. — Мать опять присела к столу и, проведя ребрами ладоней по скатерти, разгладила на ней складки. — Когда она снова вернется домой… — задумчиво произнесла она, глядя, как под ее руками складки на скатерти распрямляются.
— Когда она снова вернется домой… — повторила она тихим, чуть дрожащим голосом — таким голосом, наверное, говорят монахини, уверенные в том, что всему на свете присущ определенный порядок.
— Дэйв Бойл, — обратился Шон к отцу через час, когда они сидели на высоких табуретах у стойки бара «Граунд Раунд». — Тот, что пропал тогда с улицы напротив нашего дома.
Отец сперва нахмурился, а затем стал сосредоточено наливать пиво из кувшина в охлажденную кружку. Когда пена дошла до верха и крупные капли потекли по наружным стенкам кружки, он вдруг спросил:
— А что, в старых газетах ты об этом прочитать не можешь?
— Ну, конечно…
— А зачем тогда спрашивать меня? И на телевидении это было.
— Нет, я просто хотел узнать о том, что было, когда нашли похитителя, — ответил Шон, надеясь на этом прекратить разговор и избежать расспросов отца, почувствовавшего, что Шон неспроста подступил к нему с этим, а как и что ответить отцу Шон еще не придумал.
Вероятно, надо каким-то образом воздействовать на отца, внедрив его в контекст случившегося, а это поможет ему заново увидеть себя в той ситуации, но увидеть иным образом, не так, как описано в газетах или материалах этого давнего дела. А возможно, это еще поможет и разговорить отца, обсудить с ним повседневные новости, более важные, чем то, что команде «Красные носки» нужен как минимум еще один подающий левша.
Шону казалось — правда, лишь изредка — что они с отцом могли бы поговорить о чем-то более важном, чем о неглавных сиюминутных делах (как, по его мнению, бывало у них с Лорен), но за всю свою жизнь Шон не мог припомнить ни единого случая, когда такое случалось. В туманных воспоминаниях юности, сохранившихся в его памяти, он вроде бы мог отыскать доверительные отношения и откровенные беседы с отцом. Но на самом-то деле ничего подобного и тогда не было, а просто, по прошествии многих лет, самые незначительные мелочи разрастались в его памяти до мифических размеров.
Его отец был молчаливым человеком и часто говорил полупредложениями, которые, по сути дела, если их осмыслить, вели попросту в никуда; но Шон большую часть своей жизни посвятил осмыслению сказанного отцом, придумывая бесконечное число расшифровок для изреченных им эллипсисов [21], пытаясь разгадать, в чем все-таки заключался смысл того, что сказал отец. Впоследствии Шон часто размышлял, а что, если бы и он сам заканчивал предложения так же неожиданно, как это делал его отец, или, если бы он был молчуном… а ведь и Лорен тоже была молчуньей, а его это никогда сильно не волновало, по крайней мере до тех пор, пока это молчание не стало для него единственным, что от нее осталось. Ну еще звуки вдохов и выдохов в телефонную трубку, когда она звонила.
138 
