ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Возвращение пираньи

Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... >>>>>

Жажда золота

Неплохое приключение, сами персонажи и тема. Кровожадность отрицательного героя была страшноватая. Не понравились... >>>>>

Женщина на заказ

Мрачноватая книга..наверное, из-за таких ужасных смертей и ужасных людишек. Сюжет, вроде, и приключенческий,... >>>>>

Жестокий и нежный

Конечно, из области фантастики такие знакомства. Герои неплохие, но невозможно упрямые. Хоть, и читается легко,... >>>>>

Обрученная во сне

очень нудно >>>>>




  90  

С Лилькой — другое.

Она была старше меня. Я не интересовался — насколько.

Однажды она спросила:

— Сколько лет ты мне дашь на вид?

Я засомневался.

Честно сказал:

— Не знаю. Не умею определять у женщин.

Лиля погладила себя по шее — спереди, и засмеялась:

— У меня шея красивая. И руки. Молодые. Сама удивляюсь. На месте я застряла по возрасту, что ли? Вдруг меня уже нету, а я думаю, что есть?

И обхватила своими руками шею, как бы собралась задушиться.

Я испугался такой шутке.

Но сумел поддержать настроение:

— От того, что душат, остается некрасивый след. Странгуляционная полоса. Если веревкой или проволокой. Или если голыми руками — синяки кровавые. Все пальцы отпечатываются. Я насмотрелся.

Лилька еще больше засмеялась:

— Не пугай меня! В таком деле красота — на последнем месте. Я тоже насмотрелась. Ну, сколько дашь?

— Нисколько я тебе не дам. Ни на вид, никак. Ты такая, как есть. Ты всегда такая была и всегда такая будешь.

Лилька согласилась.

Но меня не пожалела:

— А ты скоро старый станешь.

— Почему?

— Потому что у тебя внутри громко, а снаружи тихо. Ты со мной кричишь в кровати. А не замечаешь. Меня приглушаешь. Я без крика не могу. Из меня крик выходит вместе с удовольствием. Заодно. Ты не понимаешь. У тебя даже внутри тайна и секрет. Я от секретов устала. Может, только когда ты во мне, у меня какая-то задвижка отодвигается — и я все из себя наружу выпускаю. Все-все.

Я даже обиделся. Лилька сильно кричала, правда. Но я? Не замечал. А она упрекнула. Не должен мужик кричать. Никак не должен.

Ничего я не знал про Лилькину жизнь. Ни кто родители, ни где раньше жила. Не знал про сестру-двойняшку.

Даже паспорт ее не смотрел. Специально. Знал, где лежит. А не заглядывал.

Если б проверил паспорт — получилось бы, что сознаю свои действия. Этого я допустить не мог. Не оправдался б перед собой и перед Любочкой.

Случайно выяснилось, что Лилька работает на обувной фабрике.

Я пришел, а она палец бинтует.

— На конвейере поранилась. Слегка палец засунула под цепку, чтоб не проспать, когда пойдет. Поломка была, чинили, то-се. Думаю, подремлю. И заснула. А он пошел на всю катушку. Еле выдернула!

Спросил, где работает.

Она сказала — на обувной.

А то б и не знал.

У меня — форма. Ясно без слов. Лилька никогда про мою службу не проясняла.

С тех пор представлял ее в косынке за работой, как она заготовку берет, намазывает подметки клеем, как мастер ее ругает или хвалит. Как ей хочется спать после меня, и она закрывает глаза на секундочку, чтоб лучше вспомнить, и тыкает мимо банки с клеем. Или так — палец под конвейерную ленту сует и просыпается от боли.

Я не сравнивал свою Любочку и Лильку. Любовь есть любовь. И семья есть семья. И обязанности есть обязанности.

Но когда Лилька кричала, я боялся, что аж в госпитале слышат. И Любочка слышит. Она, конечно, не поймет — что, почему. Но кто-то может и объяснить.

Вот до чего я доходил в своем абсурде.

Были периоды, когда я силой заставлял себя отделиться от Лильки. Получалось плохо.

Последнее время, перед своей безвременной смертью, Лилька сдала позиции. Иногда прогуливала рабочий день. Лежала и лежала на диване. Одетая, иногда в ботах.

Говорила:

— Собралась на фабрику, а не пошла.

На вопрос «почему?» не отвечала.

Однажды спросил напрямик — или она не беременная.

Она взвилась и обидела меня до самых глубин следующими словами:

— Если б ты то место знал, куда мне будущих детей засунуть. А ты не знаешь. И никто не знает. И я сама не знаю.

Дураса.

После подобного оскорбления я выдержал неделю. А потом уже увидел ее мертвую на дворе 18 мая 1952 года.

Кто ей делал медицинское освобождение в случае прогулов — я не знал. Теперь догадываюсь: Лаевская через своих подружек.

Остальное — измышления Лаевской, ее поганые намеки и бабские завистливые выпады.

Надо решать насущные задачи.

Первой на повестке дня стояла Евка.

Я не пошел напролом. Скрытно, задами, приблизился к дому. Обошел со всех сторон. Окна — настежь. Послушал воздух. Тихо. Мысли про то, что у Евки ночует Хробак и еще задержался до сих пор, — не было. Он — ответработник, хоть и вдовый, и ночует дома, в семье, рядом с своими отцом, матерью и ребенком. После свадьбы — да. А так — нет. Так — урывками. Люди ж все видят.

  90