очень нудно 
107 
— Спасибо, — пробормотал Ими-ран. Он всегда смущался, когда его хвалили. — Только бы получилось их догнать!..
— Догоним, обязательно догоним, мой мальчик. Пойди, поспи, а я немного поработаю, — предложил Учитель.
Пойти Ими-ран, конечно, не пошел. Упорхнул. Ему внезапно стало смешно. Такие простые вещи, а тут звучат абсурдно. «Налей мне чаю». «Пойди, спроси». «Принеси еду». «Уронил карандаш». Меняющийся человек в меняющемся мире, он подлетел к иллюминатору и задумчиво посмотрел на уже ставший привычным звездный пейзаж. Как бы то ни было, а все-таки здорово, что они все попали сюда. Ведь можно было прожить свою жизнь скучно и плоско. Стать, например, бухгалтером, и перебирать от звонка до звонка скучные бумаги. Или водителем, и ездить по одному и тому же маршруту. Или преподавателем, что, пожалуй, еще хуже, потому что дети вырастают и уходят, а ты остаешься все там же, только с годами становишься все более смешным и жалким…
— А-иии, а-иии, а-иии, таваи! А-иии, таваи ран! А-и таваи гайси, таваи ран! — запели звонкие девичьи голоса в коридоре.
Ими-ран, не стыдясь выступивших слез радости, все слушал и слушал песню, восхвалявшую Единого Неделимого Создателя…
Пространство
Дорога в темноту
Таенн играл.
Гитара в его руках была, как живое существо, то поющее от радости, то вскрикивающее от внезапной боли. И музыка, которую он сейчас играл, была, как дорога. То эта дорога шла городом, и слышался в ней шум голосов и рокот незнакомых машин, то вдруг птицей взлетала она к небу, силясь объять его целиком взмахами крыльев, то взрывалась криком толпы на площади, то сворачивала к одинокому ручью в ущелье, и слышно было лишь как вода спорит с камнем о вечности. Музыка оборачивалась морским прибоем, ленивым, медленным, то вдруг прорастала танцем, горячим, как кровь, и яростным, как дикий зверь. Но одно в ней не менялось — вся мелодия, от начала и до конца, была насквозь пропитана тревогой, и тревога эта то гнала птицу прочь с небесного свода, то заставляла кричать толпу, то обрывала едва начавшийся танец.
Тревога и грусть.
Все слушали. Слушал Ри, сидевший за столом и опустивший тяжелую голову на руки, слушали Морис и Леон, слушал Ит. Слушал даже искин, до того сервировавший стол к ужину и забывший о том, что делал — над столом неподвижно зависли пустые тарелки, а в воздухе повисла наполовину материализовавшаяся бутылка с красным вином.
Наказанный Скрипач, до этого сидевший, съежившись, в дальнем углу зала, выбрался из угла, заулыбался от восторга и начал было танцевать, но потом, словно устыдившись, сел на пол рядом с Итом и прислонился головой к его колену. Тот сперва напрягся, но потом взял и невесть зачем погладил Скрипача по длинным спутанным волосам.
Таенн играл. Он играл так, словно сейчас он и его гитара стали единым живым существом, и существо это, отчаянное и повинующееся не разуму, а страстям, стремилось вырваться из плена, обрести свободу, но что-то мешало, и снова брело оно по бесконечной дороге, которая и свобода, и тюрьма, и плен, и воля.
Когда музыка стихла, все почти минуту сидели, словно оглушенные. Первым молчание нарушил Морис.
— Спасибо, — тихо, словно боясь спугнуть уже отлетевшие звуки, сказал он. — Таенн, это… я правильно понял?
— Да, — кивнул Таенн. Гитара растаяла, но руки его словно бы еще помнили ее очертания и продолжали обнимать пустоту. — Это Сеть.
— Спасибо, — повторил Морис. — Ты великий композитор…
— Импровизация, — пожал плечами Бард.
— Импровизация — лучшее, что придумано в музыке, — заметил доселе молчавший Леон. — Это было что-то… неимоверное. Могучее что-то. Но, Таенн, ведь это у тебя получилось на смычке. Такую музыку может понять любой. И Бард, и… человек. Может быть, смерть пошла тебе на пользу?
Скрипач всхлипнул, вытер нос рукавом платья и на четвереньках заполз под стол. Все проводили его заинтересованными взглядами, но он из-под стола не вылез, снаружи торчали лишь ноги в весьма потрепанных ботинках.
— Ладно, пусть сидит, — смилостивился Ри. — Чего с дурака взять.
— После того, что этот дурак с роботами сделал, я его скоро бояться начну, — заметил Леон. — Дурак-то он дурак, да вот только руки у него — дай Бог каждому.
— Надо мной теперь полгорода ржет, — печально констатировал Ит. — Пока вы там совещались, я такого натерпелся, что рассказывать стыдно. В следующий раз я его привяжу.
107 
