1

Он свернул на тянувшийся вдоль пляжа деревянный настил дорожки, и океанский ветер обжигающим вихрем ударил ему в лицо. Следя за бегущими облаками, он заключил, что к вечеру, скорее всего, начнется метель, хотя завтра первый день весны. Зима тянулась бесконечно долго, и все с нетерпением ждали тепла. Все, но не он.

Спринг-Лейк он больше всего любил на исходе лета. Отдыхающие к этому времени уже разъезжались, не появляясь даже по уик-эндам.

Его огорчало, однако, что с каждым годом все больше и больше людей обосновывались здесь на постоянно. Они приходили к убеждению, что ради того, чтобы начинать и заканчивать день в этом спокойном прекрасном уголке Нью-Джерси, стоило совершать ежедневную семидесятимильную поездку в Нью-Йорк и обратно.

Спринг-Лейк, с его викторианскими особняками, которые, казалось, ничуть не изменились с девяностых годов XIX века, оправдывает все неудобства таких поездок, говорили одни.

Спринг-Лейк, с его неизменным свежим, бодрящим дыханием океана, укрепляет дух, единогласно утверждали другие.

Спринг-Лейк, с его двухмильной дощатой прогулочной дорожкой вдоль берега океана, откуда можно было наслаждаться серебристым великолепием Атлантики, — это просто сказка, заключали остальные.

Его многое объединяло со всеми этими людьми, и приезжими, и постоянными жителями, кроме одного. Ни один из них не знал его тайны.

Он мог прогуливаться по Хейз-авеню и представлять себе Маделайн Шепли, какой она была в тот вечер 7 сентября 1891 года, сидя на веранде своего дома. Шляпа ее с широкими полями лежала рядом. Ей было тогда девятнадцать. Кареглазая, с темно-каштановыми волосами, безмятежно прекрасная в накрахмаленном белом холстинковом платье.

Только он один знал, почему час спустя она должна была умереть.

Иные картины возникали в его сознании. Мощные дубы на Сент-Хильда-авеню были еще молоденькими деревцами 5 августа 1893 года, когда восемнадцатилетняя Легация Грегг не вернулась домой. Она так перепугалась тогда. В отличие от Маделайн, боровшейся за жизнь, Летиция молила о пощаде.

Последней из этой троицы стала Эллен Свейн, маленькая тихоня, но чересчур любопытная, слишком озабоченная подробностями последних часов жизни Летиции.

Из-за своего любопытства она и последовала за подругой в могилу 31 марта 1896 года.

Ему было известно до мельчайших деталей все, что случилось с ней и с остальными.

* * *

... Он нашел дневник в холодный дождливый день, какие иногда случаются даже летом. Скучая от безделья, он забрел в каретный сарай, теперь служивший гаражом.

Взобравшись по шаткой лестнице на пыльный душный чердак, он от нечего делать начал рыться в стоявших там коробках.

В одной из них был совершенно бесполезный хлам: старые ржавые лампы, выцветшая старая одежда, горшки, кастрюли и стиральная доска, облупившиеся туалетные приборы с треснувшим или потускневшим зеркалом. Все это были вещи, которые прячут с глаз долой, чтобы со временем починить или отдать, а потом забывают про них.

В другой коробке лежали толстые альбомы с рассыпавшимися в прах страницами, заполненные фотографиями прямых, как палка, людей с застывшими лицами, упорно не желавших обнаружить свои эмоции перед фотоаппаратом.

В третьей коробке были книги, пыльные, разбухшие от сырости, с выцветшим шрифтом. Он любил читать, но даже тогда, в свои четырнадцать лет, он отбросил книги, едва взглянув на них. Шедевров среди них не было.

Складывая их обратно в коробку, он наткнулся на выцветшую тетрадь в кожаном переплете. Он открыл тетрадь — страницы ее были густо исписаны поблекшими чернилами.

Первая запись была датирована 7 сентября 1891 года. Она начиналась словами: «Я убил Маделайн».

Он взял дневник, никому о нем не сказав. Годами он перечитывал его почти ежедневно, пока дневник не вошел неотъемлемой частью в его собственную память. Со временем он стал отождествлять себя с автором, разделяя его чувство превосходства над жертвами, отдавая должное тому, с каким подлинно актерским искусством убийца скорбел вместе с родными своих жертв.

Начавшись как временное наваждение, это ощущение развилось у него в манию, в настоятельную потребность самому почувствовать пережитое автором.

Больше он уже не мог удовлетвориться совершением преступлений в своем воображении.

  1