Последние отзывы

  81  

Любава поняла: всё пропало…

Пелагея переливала парное молоко в большой глиняный кувшин, когда услышала душераздирающий крик дочери. Она бросила ведро, остатки молока вылились на земляной пол сеней, схватила тут же стоящие вилы и опрометью помчалась в светёлку.

В тот момент, когда Пелагея отворила дверь и увидела лежащего Фрола на растерзанной дочери, который пытался заломить ей руки, дабы та не сопротивлялась; женщина, не раздумывая, вонзила вилы прямо в зад насильнику. Кузнец издал душераздирающий рёв, подобный бешеному быку, соскользнул со своей жертвы и, катаясь по полу от неистовой боли, проклинал своих будущих родственников.

Любава лежала на кровати в изорванной в клочья сорочке, на плече виднелась свежая ссадина, она даже не могла плакать, а просто стонала от боли и обиды. Пелагея, недолго думая, перевернула вилы, и ударила древком Фрола по голове несколько раз, тот затих, распластавшись на полу с голой окровавленной задницей.

Женщина, хоть и находилась в состоянии отчаянья, всё же понимала – сейчас появится муж: и что тогда? Но он не появлялся. Любава перестала стонать, села на кровати:

– Ма…Матушка, – едва вымолвила она. – Батя убьёт Васятку, он всё понял… За ним пошёл…

– Любавушка, – Пелагея отбросила вилы и бросилась к дочери. – Неужто сохальничал?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Есть Бог на свете, – сказала мать. – Быстро одевайся и беги, пока Фрол не очнулся и батя не пришёл. Я тута сама справлюсь.

– Матушка, как же вы? Ведь розгами забьёт!

– Пущай попробует! – Пелагея злобно блеснула глазами и схватила вилы, лежащие на полу. – Беги в Алгачи, проси защиты у начальника тюрьмы, говорят, он нас, староверов, не жалует. Скажи, что не выдержала такой жизни, авось поможет документы выправить. Да поторапливайся!

Любава быстро надела рубаху и сарафан, что мать приготовила ещё днём для смотрин, накинула парку, взяла узелок и спешно покинула родительский дом.

* * *

До Алгачей Любава добралась уже утром, весеннее солнце уже поднималось над верхушками тайги, окружавшей острог. Девушка, обессиленная длинной дорогой и впечатлениями прошедшей ночи, шла еле-еле, едва держась на ногах: перед глазами всё плыло, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Её заметил солдат со сторожевой башни: и как она вышла из леса, и как направилась к острогу и, наконец, как упала прямо на дороге. Он тотчас сообщил бравому ефрейтору, некогда доставившему женщин для господина Ламанского, что из тайги вышла странная женщина, может из староверов, а может и беглая. Ефрейтор, как человек осторожный, придерживался мудрости: лучше перестараться и подстраховаться, нежели потом получить выговор от начальства за нерадивость. Он приказал двум солдатам доставить таинственную особу в острог: уж тут всё расскажет – куда и зачем шла, как знать, может действительно беглая. Но тогда: отчего идет средь бела дня, не таясь, и прямо по дороге, ведущей в острог?

Афанасий Иванович, не желая беспокоить начальство, сам решил допросить незнакомку. Окинув её опытным взглядом, он сразу понял: никакая она – ни беглая, а, скорее всего, действительно из таёжного скита.

– Говори, милая: кто ты? Откуда?

Любава сидела перед ефрейтором на табурете, рядом с ней стояли двое солдат, дотащивших её до острога. Афанасий Иванович сделал знак оставить его одного: солдаты удалились.

Девушка сняла с головы платок, полностью скрывавший лоб и брови, на плечо выпала роскошная коса пшеничного цвета, она перевела дух и попросила:

– Умоляю, напиться воды…

Ефрейтор загляделся на незнакомку: она была молода, румяна, голубоглаза, чуть вздёрнутый нос вовсе не портил её, добавляя лишь обаяния. Он снял с пояса небольшую флягу с вином.

– Вот выпей, голуба, оно-то лучше воды будет.

– Благодарствуйте, – она отвинтила пробку и немного отхлебнула из горлышка, слегка закашлявшись.

– Ну вот, тепереча рассказывай.

– Из старообрядцев я, из аароновцев, что живут в дайге, в ските. Не выдержала я ихней жизни, сбежала… Христом Богом молю, помогите мне! Я не хочу возвращаться!

Любава залилась слезами, сползла с табурета и упала в ноги ефрейтору. Тот смутился.

– Ну, ты, девка… Встань, я, чай, – не государь-император, чтобы у меня в ногах валяться.

Он нагнулся, поднял Любаву и снова усадил напротив себя.

– Так-так, из аароновцев значит, говоришь…

Девушка кивнула.

– Вот вам крест, – она перекрестилась.

  81