Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
52 
– Кто ж его знает?.. – Никита пожал плечами.
– Давай затаимся, авось не заметит… – предложил Никанор.
Так они и сделали. «Искатели сокровищ» затаились за стенами башенки, однако, не выпуская из виду непрошеного гостя.
По мере приближения непрошеного визитёра, «искатели сокровищ» узрели, что тот облачён в белое, доходящее до пят, одеяние. Мало того от «энтого некто» исходил какой-то странный фиолетовый свет…
Первым не выдержал Никита, начал креститься и причитать:
– Матерь божья, святые угодники… Господи Иисусе… Спаси и помилуй нас… Энто ж приведение…
Никанор до сего момента в приведения не верил, считая сказания о них крестьянскими байками, годными разве что детишек пугать. Однако ж и он на всякий случай перекрестился.
– Оно… Точно оно… Неужто неуспокоенная душа барина пришла?..
Тем временем «неуспокоенная душа барина» уже взошла на мост и остановилась, вероятно, о чём-то размышляя. Затем она приблизилась к самой крайней башенке – раздался металлический скрежет…
«Охотники за наследством» снова перекрестились.
– Свят, свят… – запричитал Никанор. – Надобно с собой воду святую брать…
Никита ничего не ответил, его трясло мелкой дрожью.
И снова послышался странный звук, словно чем-то железным били по камню.
– Неужто гневается на нас? – предположил Никанор.
В ответ управляющему раздались невнятные звуки и стук зубов напарника.
– Ты глянь Никита, чаво оно там делает-то… – попросил Никанор.
– Не-а… – последовал ответ. – Не ровён час заметит…
– Ну и делов-то? Приведение ж не вурдалак какой… Энто ж дух бестелесный… Чаво ж его бояться?.. – приободрил напарника управляющий.
– Всё равно страшно… – пошептал, стуча зубами, лакей.
– Бежать отсюдова надобно… – резонно заметил Никанор и, перекрестившись, выглянул из своего укрытия. К своему вящему удивлению, приведения он не увидел, лишь фиолетовый свет исходил из бойниц крайней башенки.
– Затаилось приведение-то… Чай поджидает кого… – констатировал он.
Снова раздался металлический скрежет. Никита сглотнул.
– Бежим, Никанор Фёдорыч, бежим! – суфлёрским шёпотом произнёс он, сиганул из башенки на мостик и бросился наутёк в противоположную от приведения сторону.
Никанор, бросив фонарь и инструмент, последовал его примеру. И откуда только прыть-то такая взялась?!
Добежав до флигеля, «охотники за сокровищами» упали на землю, пытаясь отдышаться.
Никита первым пришёл в себя, присел на корточки и огляделся.
– Не боись, Никанор Фёдорыч, там оно осталось. Чай побоялось за нами-то бежать…
Он помог подняться управляющему с земли.
– О господи… Грехи мои тяжкие… – запричитал тот и умолк. А, поднявшись на ноги, уже спокойным голосом предложил: – Пойдём, махнём водочки. Первое средство от всякой нечести. Говорят, дюжа помогает… Инструмент и фонарь заберём, когда светает.
* * *
Весь последующий день Анастасия пребывала в размышлениях: чего бы такого сделать, чтобы не на шутку стравить наследничков? А то простой пересказ здешних сплетен должного результата, увы, не давал. Правда женщины смотрели друг на друга с явной антипатией и только. Анастасию это отнюдь не устраивало. Надо было срочно применять действенные меры, дабы надолго отвлечь обитателей усадьбы от поисков дядюшкиного наследства.
К ужину у неё созрел гениальный план: любовный треугольник! Что может быть проще?!
Улучив свободную минутку, Анастасия отправилась во флигель управляющего, где она занимала комнату для гостей. (Никита же расположился в «апартаментах» Никанора, так было проще трескать водку и по ночам выходить на дело).
Войдя во флигель, она услышала раскатистый храп и ощутила резкий запах чеснока, перемещавшегося с ядрёным ароматом лука – верного средства от всякого рода упырей. Не удержавшись, горничная чихнула.
– Да чтоб вас! – выругалась она. – Это ж надо так набраться.
Она вошла в свою комнату и плотно затворила за собой дверь. Затем расположилась за небольшим рабочим столом, достала из его ящика несколько чистых листов писчей бумаги, обмакнула перо в чернильницу…
– Хм… С чего начать? – задумалась она. А затем невольно вспомнила содержание одного новомодного французского романа, в котором было аж два любовных треугольника, и принялась аккуратно выводить на бумаге, стараясь изменить почерк:
«Дражайшая Любовь Васильевна!
С первой же минуты, как я увидел вас, потерял покой. Ах, какой счастливчик ваш супруг! Если вы знали, как я завидую ему… О, если бы я мог прикоснуться к вам… Нет, хотя бы к поцеловать вашу руку! И говорить с вами наедине!
52 
