27 
Срезать угол, срезать угол… срезал один такой умник. Что это за ферма? Не было здесь никакой фермы три дня назад. Или не здесь? Куда я лечу? Зачем я лечу? Кар-р! Солнце… а я черный… мне бы в тень, под крышу, да нельзя. Там, во дворе, человеческие детеныши копошатся. Мальчишки… с рогатками. У меня в детстве тоже была… был. Самострел. Боги, как жрать-то хочется. И солнце заходит – надо бы укрытие на ночь поискать, а то подвернусь какой-нибудь сове под когти… ЧТО?! СОЛНЦЕ ЗАХОДИТ?!
Сложив крылья – и откуда только умение взялось? – я камнем ринулся вниз, начав тормозить лишь на высоте футов пяти, не больше.
И – не успел.
– Мистер, вы с неба свалились, да? Я медленно повернул голову.
Это была девочка. Снизу вверх – босоногая, в штопаном-перештопаном платьице, с самодельной куклой из соломы, крепко прижимаемой к груди, россыпью веснушек и двумя тугими косичками. В правую был вплетен бант, когда-то голубой, но после многочисленных стирок сейчас могущий претендовать лишь на звание «слегка сероватый».
Глупое существо. Ведь оно даже не сознает, что уже почти мертва.
– А здорово вы измазались, мистер.
Поводов для убийства человека темному эльфу требуется примерно столько же, сколько человеку – для убийства букашки. А то, что этот человек видит… убить ее, затем пойти в дом и найти того… то существо… которое не далее как вчера возжелало удобрить свое поле очередной порцией навоза! Запытать, расчленить, сжечь все, дотла, а потом солью посыпать…
– Пойдемте, мистер! Вам отмыться надо.
– Не надо.
Я медленно провел рукой вдоль тела – и комья навоза, злобно чавкая, свалились обратно на пашню. Детское, элементарнейшее заклинание «пыль, поди прочь!»… снимает грязь.
Но даже куда более могущественному заклятию но по силам убрать это жуткое, гадостное ощущение. Оно теперь долго будет со мной, очень долго, будет жечь сквозь кожу до самых костей. Отпечаток прикосновения к этому… оно касалось меня… Боги, почему я не змея?!
– Ух ты… так вы, мистер, колдун, да? А почему лицо грязное осталось? Вы же, – детеныш озадаченно шмыгнула носом, – не можете быть негром? Черные так не одеваются… и вообще.
– Я не черный.
Боги, что ты делаешь?! Говорить с этим?! Зачем?! Айр, молчать!
– Я – темный. Темный эльф. Драу.
– Эльф? – недоверчиво перепросила девчонка. – А разве они взаправду бывают?
Присев на корточки, я снял цилиндр и чуть наклонил голову.
– Ух какие ушки…
…если она прикоснется к ним, я отрежу ей пальцы, поджарю на медленном огне и скормлю…
Она прикоснулась. Даже дернула, наверно, проверяя – а не приклеены ли?
– Наста-а-аящие…
– Эльфы бывают взаправду, – медленно произнес я. – Светлые и темные.
– В воскресной школе нам рассказывали, что эльфы – это выдумка. – Девочка вздохнула. – Богомерзкая. А если я про вас буду рассказывать, значит, про меня тоже скажут: «богомерзкая выдумщица».
– Не скажут.
Я колебался секунду, не дольше. А потом отстегнул бабочку вместе с брошью.
– Возьми. Тебе не помешает новый бант.
– Ой, какой красивый камушек…
– Красивый, – подтвердил я, – это зеленый берилл, в оправе из платины и серебра. Гномья работа, эпоха короля Фа… четырнадцатый век по вашему летосчислению.
– И лента такая чудесная… жаль только, что черная, но я все равно ее носить буду. И эту штучку.
Я улыбнулся. Она не испугалась.
– Нет. Послушай совет. Отдай сейчас эту брошь своей… маме, и пусть она спрячет ее куда-нибудь. Ты возьмешь ее, когда станешь чуть постарше. Поверь, она тебе будет нужнее тогда. А сейчас тебе хватит и банта.
– Хорошо, – серьезно кивнула детеныш. – Я так и сделаю.
– И еще, – выпрямляясь, сказал я. – Обязательно скажи своей матери… и отцу… что я проверю, как хорошо сохранят они для тебя мой подарок.
– А может, вы сами скажете? У нас ужин скоро… Робкая наглость – это очень забавное сочетание.
– Не будь такой жадной. Тебе и так есть о чем рассказать и чем похвастать. Беги… на ужин.
– Хорошо, мистер. И… спасибо вам.
Я долго глядел ей вслед – пока светлое пятно платьица не скрылось за неуклюже скособоченной коробкой сарая. Затем наклонился и поднял куклу. Несколько пучков соломы, перевязанных рваной тряпкой. Бесценное детское сокровище, брошенное и позабытое в тот же миг, когда в руках оказалась игрушка чуть новее и ярче.
Ей никто не поверит. Никогда. Подобным образом облагодетельствовать свидетеля своего падения способен человеческий маг, из белых, разумеется. Мог сделать это даже мой светлый родич… если его вдруг охватит острый приступ любви к детенышам. Но не этот безупречный драу.
27 
