Последние отзывы

  153  

Стол уже был накрыт к ужину, Альберт сидел напротив магистра, и, когда я вошел, она сказала:

— Я поговорила с теми, к кому меня допустила инквизиция. Никто не знает о колдуне, способном двигаться в пылевом смерче. Во всяком случае, чтобы такой человек жил где-то поблизости от города. Но я была очень любезна с отцом-инквизитором Лёгстера, у нас оказался один общий интерес — книги Фомы Саронского. Я обещала переслать ему выписки из одного редкого тома, и он обмолвился, что сейчас в застенках святого официума держат человека из Шлёгентарга. Он обвиняется в колдовстве, точнее, в том, что может взглядом строить из песка и пыли разнообразные фигурки.

— Песок и пыль… Это близко к тому, что мы ищем, — сказал я.

— Верно. Поэтому завтра с утра у нас будет несколько минут для разговора с ним.

— Зачем ему говорить с нами? И почему ты считаешь, что мы обязательно услышим от него правду?

— Потому что я безбожная лгунья, — не поведя бровью, ответила она. — Если надо, я скажу, что ему заменят костер заключением, что его помилуют, в конце концов, пусть он только расскажет то, что я хочу знать.

— А если он попросит стать его матерью? — хмыкнул я, поглядывая на нахмурившегося Альберта.

— Я готова усыновить его на несколько минут. Мне нужна информация, я хочу покончить с этим и как можно быстрее вернуться в Арденау.

Еретиков держали за городом, в мрачноватой башне, раньше защищавшей Лёгстер с северо-востока и закрывающей песчаную косу, выдающуюся далеко в море, куда в прежние века частенько высаживались воины из Ньюгорта. Теперь свое сторожевое значение башня давно потеряла, вокруг нее отстроили несколько угловатых каменных зданий, обнесли стеной и передали в руки святого официума, дабы тем было, где защищать веру и изничтожать ересь во всех ее проявлениях.

Я бы сказал, что крепость Серая кукушка, как ее называли местные, была как раз из таких, куда попасть гораздо легче, чем выйти. И это при том, что никакой особой охраны, кроме привратника в замызганном переднике, видно не было. Он открыл нам ворота, с неудовольствием покосился на Мириам и махнул в сторону самого ближнего дома.

— Идем, — сказала мне магистр.

Альберта она с собой не взяла, аргументируя это тем, что инквизиция допустила в тюрьму только двух стражей.

Она подошла к двери, пригнулась, чтобы не задеть низкую притолоку, и скрылась в чреве здания. Комната, куда мы пришли, оказалась обычной и совершенно непохожей на те места, где допрашивают колдунов. Ни тебе охранных знаков на стенах, ни литых медальонов на потолке, вытягивающих колдовской дар, ни жаровни, ни дыбы, ни даже груши,^[38] которую так любят запихивать в тех, кто балуется колдовством, дабы добиться от них признания.

Был лишь стол с прикрученными к полу ножками и бледно-голубой скатертью, на которой лежало несколько листков бумаги. Три стула — причем один из них также крепился к полу, — люстра-колесо с погасшими свечами, занавески на чисто вымытом окне, два цветочных горшка с молодой геранью и свернувшийся между ними бело-рыжий котяра, принимающий солнечные ванны и поленившийся открыть глаза, когда мы вошли.

Отец-инквизитор, высокий седовласый мужчина, облаченный в мятую серую сутану, сцепив очень длинные пальцы, кивнул госпоже Мириам, обратил взгляд зеленых глаз на меня, снова кивнул и проронил так тихо, что мне пришлось сделать шаг к нему, чтобы услышать:

— Безбожника сейчас приведут. У вас будет… некоторое время для беседы с ним, но я останусь здесь. Надеюсь, вы не возражаете.

— Братству нечего скрывать от святой инквизиции, отец Клос, — любезно ответила ему Мириам, присаживаясь на один из свободных стульев.

— Не сомневаюсь в этом ни на минуту. — Его пальцы пришли в движение.

— Насколько он опасен? — спросил я.

— Все еретики опасны своей ересью, страж. Этот пребывает во множестве заблуждений, считая, что крестьянская магия имеет право на существование и в ней нет зла, хотя сам в этом зле погряз. Не слушайте его слов, что он не виноват. Все они виноваты. Невиновных сюда не приводят.

— Его уже приговорил трибунал? — как бы между делом поинтересовалась Мириам, наверное размышляя, что она может пообещать заключенному.

— Зачем? Он сам во всем сознался, отрекся от колдовства и принял веру. За проступки, что он совершил, наказание достаточно мягкое. Десять лет в заключении, с ежемесячными проверками, не брался ли он за ворожбу, и еще пятнадцать в одном из наших монастырей. Если после этого высокая комиссия сочтет его достойным, он выйдет на свободу. А если нет… тогда мы побеспокоим трибунал. Но никакие раньше.

  153