Глава 17

АННА

Найти здесь более-менее «чистое» место для ночлега было почти нереально. Про юг, где потемневший небосвод слабо подсвечивало над бывшим Внуково – сейчас это можно было назвать разве что Внуковской Воронкой, – даже и вопроса не возникало. Северней же, судя по заливистому щелканью радиометра, тоже когда-то имелось нечто достойное мегатонн – позиции противоракет, как предположил Швейцарец, не сумевший, впрочем, хоть сколь-нибудь внятно обосновать это свое предположение.

И все-таки они сумели его отыскать – такое место. Березовая рощица, прикрытая с юго-востока длинным холмом, очень походила на прилегшего спать верблюда, двугорбого. Холм, похоже, и принял на себя основную часть радиоактивных осадков, сохранив березки, – когда Швейцарец отошел на десяток шагов, выяснилось, что фон в рощице даже ниже, чем дает броня их бэтээра. Что, впрочем, было вовсе не удивительно – с учетом того, сколько активной пыли они насобирали в процессе катания по московским руинам.

Гитару Швейцарец притащил, как только развели костер. Анна поначалу отнеслась к этому без особого восторга – она давно уже хотела не просто есть, а жрать. Гитара же весьма четко обозначала, что готовить сегодня придется без помощи мужчины.

– Удивительно, правда, – словно не замечая ее взгляда, сказал Швейцарец. – Столько лет прошло… будто бы она именно меня все эти годы ждала. Корпус не рассохся… и струны… серебряные…

Согнувшись над гитарой, он любовно погладил струны… прозвенел… нахмурившись, подкрутил колок… взял аккорд.

– В юности, – он говорил, обращаясь будто бы и не к Анне, а к кому-то третьему, незримо сидящему за их костром. – Была у меня одна любимая… песня. Из довоенного фильма. По десятку раз на день тот эпизод крутил, пленку до дыр протер – и выучил.

• Я в весеннем лесу пил березовый сок,
• С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
• Что имел – не сберег, что любил – потерял.

– Хоть и не знал еще, – неожиданно прервавшись, сказал он, – что песня эта – про меня. Вернее, про нас. Про таких, как мы с тобой, Анна.

• Что имел – не сберег, что любил – потерял.
• Был я смел и удачлив, но счастья не знал.

– Удача и счастье, – снова прервался Швейцарец, – это вовсе не одно и то же. В этом-то и вся загвоздка. Понимаешь?

– Играй! – глухо проронила Анна. – Играй!

• И носило меня, как осенний листок.
• Я менял имена, я менял города.
• Надышался я пылью заморских дорог,
• Где не пахнут цветы, не светила луна.

– А ведь цветы на той поляне и в самом деле не пахли…

– Играй!

• И окурки за борт я бросал в океан.
• Проклинал красоту островов и морей.
• И бразильских болот малярийный туман,
• И вино кабаков, и тоску лагерей.
• Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать…

– Зачеркнуть… зачеркнуть жизнь очень просто. Короткая очередь… или даже одна-единственная пуля. А вот начать… как?

Анна молчала.

• Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать,
• Полететь к ненаглядной певунье своей.
• Да вот только узнает ли родина-мать
• Одного из пропащих своих сыновей?
• Я в весеннем лесу пил березовый сок…

Березы…

Березы стояли вокруг них, и в темноте белые полоски коры выглядели словно полоски бинтов на израненных стволах.

– Я, – нарушила тишину Анна, – никогда в жизни не пробовала березовый сок. А ты?

– Тоже, – тихо произнес Швейцарец. – И не попробую.

– Но…

– Во-первых, сейчас лето, а не весна. Во-вторых же… Анна, эти березы умирают. Точнее, вымирают, – поправился он, – и этим очень похожи на людей. Жалкая горстка берез… жалкая горстка людей, случайно уцелевших… не испепеленных ядерным огнем, не выкошенных эпидемиями, не погибших от ураганов, цунами, невиданных морозов и неслыханной жары. Хотя, – задумчиво добавил он, – конечно, у Сибири все же есть шанс обрести звание Второй Колыбели Человечества. Или Человечеств. Слышала когда-нибудь про болотников?

  130