Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
33 
– Гириш… завтра… я не хочу, чтобы ты ходил в «Говорящего Ангела». Ты пойдешь в «Бельмор».
– Но почему, сэр?
Мистер Д’Мелло гневно выпрямился.
– Что значит «почему»? Потому что я так сказал, вот почему! – взревел он.
Весь класс оторвался от тетрадей – мистер Д’Мелло кричит на своего любимца?
Гириш Раи покраснел. Казалось, он того и гляди заплачет, и сердце мистера Д’Мелло смягчилось. Он улыбнулся, похлопал мальчика по плечу:
– Ну-ну, Гириш, не плачь… Остальные мальчишки меня не волнуют. Пусть таскаются в «Говорящего Ангела» хоть каждый день, пусть читают журналы. Они развращены, им ничем уже не поможешь. А ты – другое дело. Тебя я туда не пущу. Иди в «Бельмор».
Гириш кивнул, вернулся к своему месту на передней скамье. Он все еще с трудом сдерживал слезы. Сердце мистера Д’Мелло таяло от жалости: он говорил с бедным мальчиком слишком резко.
Когда урок закончился, он подошел к передней скамье, постучал по ней пальцем:
– Гириш, у тебя есть какие-либо планы на вечер?
Какой ужасный день, какой ужасный. Мистер Д’Мелло шел по проселочной дороге, тянувшейся от школы к его дому в поселке учителей. Страшное «хрясь» камня снова и снова отдавалось эхом в его голове… и глаза несчастного животного…
Он возвращался домой с томиком стихов под мышкой. Рубашку его покрывали теперь брызги красного карри, кончики воротника изогнулись, точно сожженные солнцем листья. И каждые несколько минут он останавливался, чтобы распрямить ноющую спину и отдышаться.
– Вам нездоровится, сэр?
Мистер Д’Мелло обернулся: его нагонял Гириш Раи с огромным ранцем цвета хаки на спине.
Несколько ярдов учитель и ученик прошагали бок о бок, потом мистер Д’Мелло остановился, указал вперед:
– Ты видишь это, мальчик?
На середине пути от школы к дому учителя стояла кирпичная стена с широким проломом посередине. И сама она, и пролом провели здесь многие годы, на этой дороге вообще мало что изменилось с тех пор, как тридцать лет назад мистер Д’Мелло перебрался сюда, чтобы поселиться в отведенной ему, молодому учителю, квартире. За проломом различались на другой дороге, соединявшейся с этой, три фонарных столба, и вот уж почти двадцать лет мистер Д’Мелло каждый вечер останавливался у пролома, чтобы вглядеться в них. Двадцать лет он смотрел на эти столбы, пытаясь разрешить все одну и ту же загадку. Как-то утром – два десятка лет назад – он, проходя мимо пролома, увидел, что на всех трех столбах написаны мелом одни и те же слова:
«Смерть Натану К.»
Он пролез в пролом, подошел к фонарным столбам, потер зонтом надписи, пытаясь разгадать их тайну. Что они означали? Мимо катил тележку с овощами какой-то старик. Д’Мелло попытался выяснить у него, кто такой Натан К., однако зеленщик только пожал плечами. И Эрнст Д’Мелло стоял в окутавшем деревья тумане и терялся в догадках.
На следующее утро надписи исчезли. Кто-то намеренно стер их. А придя в школу, он просмотрел в газете колонку некрологов и глазам своим не поверил – той ночью в Гавани убили человека по имени Натан Ксавье! Поначалу он думал, что столкнулся с каким-то планировавшим убийство тайным обществом. Затем его одолела тревога еще более темная. А что, если эти слова написали китайские шпионы? Годы прошли, а загадка так и осталась неразрешенной, и он вспоминал о ней всякий раз, как проходил мимо пролома.
– А вы не думаете, сэр, что это были пакистанские шпионы? – спросил Гириш. – Что они-то и убили Натана К.?
Мистер Д’Мелло только крякнул. Он понял, что ему не следовало делиться этим воспоминанием с Гиришем. Понял, что каким-то образом принизил себя. Учитель и ученик пошли дальше.
Мистер Д’Мелло смотрел, как лучи закатного солнца падают, пробивая листву баньяна, на землю, оставляя на ней лужи света, подобные лужицам воды, которые оставляет вышедший из ванны ребенок. Он взглянул в небо и невольно прочитал вслух строчку из написанных на хинди стихов: «Золотая рука солнца, ласкающая облака…»
– Я знаю это стихотворение, сэр, – сообщил тоненький голос. И Гириш Раи прочитал остаток строфы: – «…подобна руке любовника, ласкающей любимую».
Они шли.
– Так ты не равнодушен к поэзии? – спросил Д’Мелло. И, прежде чем мальчик ответил, открыл ему еще одну свою тайну. В юности он хотел стать поэтом – национальным, никак не меньше, новым Бхарати или Тагором.
– Так почему же вы не стали, сэр?
Учитель рассмеялся:
– Может ли, о мой ученый друг, человек жить одной лишь поэзией в этой дыре, именуемой Киттуром?
33 
