Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
26 
– Где здесь Мустафа?
Мужчина, лежавший прямо у двери в тележке с подвядшими овощами, махнул рукой в сторону.
Пройдя в указанном ему направлении, Шанкара увидел троих мужчин, игравших за круглым столом в карты.
– Мустафы нет, – сказал один из них, узкоглазый. – А что тебе нужно?
– Мешок удобрения.
– Зачем?
– Чечевицу выращивать, – ответил Шанкара.
Узкоглазый усмехнулся:
– И все?
– Нет. Вообще бобовые. Фасоль. И горох.
Узкоглазый усмехнулся снова. Потом положил карты на стол, отошел куда-то, приволок здоровенный мешок и поставил его перед Шанкарой.
– В чем еще нуждаются твои бобовые?
– В детонаторе, – ответил Шанкара.
Двое оставшихся за столом мужчин тоже положили карты. Одновременно.
В комнатушке, упрятанной в самой глубине дома, ему показали детонатор, объяснив, как выставлять на нем время и включать таймер. Денег, которые имел при себе Шанкара, не хватило, поэтому через неделю он снова приехал на рынок, а оттуда отправился на моторикше, везя мешок и детонатор, к началу Старой Судейской дороги. И спрятал свои покупки вблизи статуи Христа.
Затем в одно из воскресений он побродил вокруг школы. Все было, как в фильме «Мотылек», одном из его любимых, в той сцене, где герой планирует побег из тюрьмы, – так же волнующе. Он словно впервые увидел свою школу, увидел примечающими все тонкости глазами беглеца. А после этого, в тот самый роковой понедельник, принес в школу мешочек с удобрением, приладил к нему детонатор, поставил его на час дня и засунул мешочек под стол в заднем ряду, зная, что там никто никогда не сидит.
И стал ждать, считая минуты, точь-в-точь как герой «Мотылька».
В полночь зазвонил телефон.
Шаббир Али.
– Лазрадо вызывает нас в свой кабинет, друг! Завтра утром!
Явиться в его кабинет надлежало всем пятерым. Там и полицейские будут.
– Он хочет проверить нас на детекторе лжи. – Шаббир сделал паузу, а потом вдруг завопил: – Я знаю, что это ты! Почему ты не признался? Почему сразу не признался?
Шанкара похолодел.
– Иди ты на хер! – рявкнул он и бросил трубку.
И тут же подумал: господи, значит, Шаббир все знал. Ну конечно! Все они знали. Вся их дурная компания. И к этому времени они наверняка раззвонили о нем по всему городу. Надо признаться прямо сейчас, подумал он. Та к будет лучше всего. Может, полиция даст ему какую-нибудь поблажку за то, что он сам во всем покаялся. И он набрал «100», полагая, что это номер полиции.
– Будьте добры, мне нужно поговорить с заместителем генерального инспектора.
– Ха?
За этим последовало недоуменное повизгивание.
Решив, что так его поймут быстрее, Шанкара перешел на английский:
– Я хочу признаться. Это я подложил бомбу.
– Ха?
Еще одна пауза. Его перевели на другой номер.
Он повторил то же самое другому человеку.
Еще одна пауза.
– Проститепроститепростите?
Шанкара в отчаянии бросил трубку. Идиотская индийская полиция – они там даже на звонок по-человечески ответить не умеют; как же им, черт побери, удастся поймать его?
Телефон зазвонил снова. Ирфан, один из близнецов.
– Нам только что позвонил Шаббир, друг, говорит, это мы сделали. Я не делал! И Ризван тоже! Шаббир все врет!
И тут он понял: Шаббир обзванивал всех подряд и каждого обвинял во взрыве – надеялся вытянуть из кого-нибудь признание. А он едва не попался в эту ловушку! И теперь у него появился новый повод для тревоги: что, если полиции удастся установить, кто звонил по «100»? Мне нужен план, думал он, план. Да, так он и сделает – если его найдут, он скажет, что хотел донести на Шаббира Али. «Шаббир – муслим, – так он им скажет. – Он хотел покарать Индию за Кашмир».
На следующее утро Лазрадо ждал их в кабинете директора школы, рядом с восседавшим за своим столом отцом Альмейда. Оба вглядывались в пятерых подозреваемых.
– У меня пудут научные улики, – заявил Лазрадо. – На остатках помпы сохранились отпечатки пальцев.
И, почувствовав, что подозреваемые ему не поверили, прибавил:
– Отпечатки пальцев уцелели даже на хлепах, найденных в гропнице фараона! Они неуничтожимы. Мы найдем долпаёпа, подложившего попму, пудьте уверены.
И он поднял перед собой обвиняющий перст:
– Вы, Пинто, вы же христианин! Стыд и позор!
– Я этого не делал, сэр, – сказал Пинто.
«Может, и мне стоит воскликнуть что-нибудь в этом роде, – подумал Шанкара, – тоном обиженной невинности. На всякий случай».
26 
