Последние отзывы

  79  

Гера поежился, словно бы заново услышав это жрать и ощутив на горле холодок подступающего утра, записал:

«Но вдруг – другого рода вера? Не секта, а организация? Вот мой отец сказал однажды, что с государством бодаться бесполезно, но не похоже, чтобы и ты так считала. И я теперь подумал: может быть, ты втайне от меня бодаешься с государством? Жаль, забыл хорошее местное слово, забыл спросить о нем у Панюкова… – Гера внезапно вспомнил это слово и рассмеялся радостно, стер все после подумал и вместо стертого вписал: – Может, ты втайне от меня брухаешься, как здесь в народе говорят, с государством? Ты у меня – подпольщица и городская партизанка или что-то в этом роде? Что ж, это извиняет твою скрытность. И объясняет мне твою потребность таскаться по Москве с бирюльками. И, как теперь я понимаю, это и не бирюльки вовсе, а прикрытие. И все же, пусть ты все скрываешь от меня, чтобы, допустим, уберечь меня – лучше б сказала мне про все как есть. Если, конечно, твои вожди тебе не запрещают. А если запрещают говорить – скажи им обо мне и объясни. Они должны понять…»

Гера пусть смутно, но болезненно вообразил себе этих угрюмых молодых вождей, возненавидел их всей силой своей ревности, решительно выделил и стер все, что успел записать о них и об их предполагаемой организации, и ему сразу стало до того легко, словно простым касанием клавиш он удалил и саму организацию, и ее вождей, как если бы вожди и их организация до той секунды впрямь существовали.

Тьма за окном словно подернулась пеплом, серым и сырым, сквозь этот пепел замигали первые искры рассвета. Гера захлопнул ноутбук, уронил на него голову и мгновенно уснул. Рассвет в полной силе своей разбудил его. Гера выбрался из-за стола, задернул занавеску на окне, добрался до кровати и упал на нее лицом вниз; последнее, что он услышал, прежде чем вновь уснуть, было негромкое мычание коровы.

Во сне он догадался, что лежит на рельсах вниз лицом, и приближается поезд, гудит изо всей мочи; но нету сил ни встать, ни даже пальцем шевельнуть. А поезд – он все ближе, гудок его – он все надрывней и пронзительней; Гера с трудом неимоверным приподнял голову, узнал знакомый деревенский дом, но поезд близился неотвратимо, и Гера понял: надо поскорей проснуться полностью – прежде чем поезд накроет его и расплющит.

Он сел на кровати и, наконец, проснулся весь.

Гудок не смолк; гудел невыносимо, и Гера догадался: это ревет корова. Встал, выглянул в окно. Солнце сияло на такой высоте, что из окна его не было видно. Гера подался к столу, открыл ноутбук и включил. Таймер в углу экрана показывал без двадцати минут час. Корова за окном ревела надсадно и без передышки.

Гера выбежал из дома; обдало жарой. Дверь Панюкова была на замке. Гера подергал замок, сбежал с крыльца и стал заглядывать поочередно в окна, с каждым своим суетливым движением все вернее убеждаясь: Панюкова нет.

Корова ревела страшно. Ревела с таким тупым отчаянием, что даже Гере стало ясно: она с вечера не доена – с той минуты, как Панюков ее оставил и пошел куда-то по дрова или чего-то там пилить. И ночь прошла, уже и середина дня, а Панюкова нет как нет, а тут ревет недоенная с вечера и с вечера голодная корова, ревом своим перепиливая нервы.

Гера в полной растерянности вышел на дорогу, глянул в сторону шоссе и не увидел никого. Потом завернул в огород, не зная сам, что он хотел увидеть в огороде. И в конце концов решился зайти в хлев.

Войдя, приободрился: воздух в хлеву был густ, но не тяжел; корова, стоя в полутьме, в своем углу, как только увидела его, замолкла и вздохнула так, словно ждала от него помощи. Он осторожно подошел к ней, погладил по лбу, по боку, и под его ладонью она дрожала мелко, как под током.

– Доить так доить, – сказал ей Гера слишком весело, лишь бы забыть о страхе, и огляделся в поисках подойника. Увидел в углу эмалированное ведро, пошел и взял его, вновь подошел к корове и замялся в нерешительности. Припомнилось какое-то кино или – из книг, вот только не припомнил, из каких: когда корову доят неумело или ее пытаются доить чужие, корова бьет копытом по подойнику, тот с громом опрокидывается, и молоко все проливается на землю…

– Пусть и прольется, – сказал ей Гера слишком звонко, лишь бы придать себе уверенности, – нам сейчас главное не молоко, а чтобы сделать тебе легче и чтобы ты тут больше не ревела… А с Панюковым я потом поговорю.

Корова задрожала еще мельче и поглядела на него спокойным влажным глазом, вокруг которого кружила маленькая муха.

  79