очень нудно 
84 
Мое тело — продукт языка общества, оно мыслимо как «мое» только внутри этого языка. Мое отождествление с телом способствует продолжению рода. «Из языка институтов я узнал, что тело, в котором „я есть“, „мое“» (ibid., р.46). Величайшее преступление, с этой точки зрения, — отделение моего тела от моего «я», созданного работой языка. Обладание несобственным телом — признак явной перверсивности: извращенец ощущает тело другого как принадлежащее ему, а свое тело как чужое, «чуждое той неподчиненной функции, которая доминирует в нем. Для того, чтобы иметь возможность ощущать воздействие своего насилия на другого, он пребывает прежде всего в этом другом…» (ibid., р.47).
Опыт Сада исключает обычную форму передачи; он полностью основан на повторении, которое ведет к экстазу, невыразимому в языке. Экстаз как последовательное отрицание наррации неописуем: «…актуализация отклоняющегося акта в письме соответствует апатичному повторению этого акта, осуществленному независимо от описания. Актуализуя акт, письмо вызывает экстаз мысли…» (ibid., р.51). Сад пользуется языком для выражения своего опыта потому, что сам этот опыт изначально структурирован языком, построен в языке. Но бросаемый обществу вызов есть вызов и языку общества. Описывать аберрацию (отклоняющийся акт) значит описывать невозможное, т. е. фактически не описывать, а создавать из ничего: «аберрация описана там потому, что воспроизведен соответствующий поступок» (ibid., р.52). В процессе воспроизведения в язык вторгается не-язык: так, текст Светония, в противоположность тексту Сада, не воспроизводит действия Калигулы, не поддерживает собой их возможность. Письмо же маркиза де Сада содержит в себе возможность системы внеморальных действий (т. е. чисто случайной системы) и, более того, это письмо есть их единственный свидетель.
«Во всяком случае оно [письмо Сада — М.Р.) указывает на внеположное, и это внеположное вовсе не есть интерьер „будуара“, в котором философствуют, это — интерьер самой философии, которую ничто не отделяет от будуара… Итак, приостановка языком самого себя составляет уникальность творчества Сада… он приглашает нас выйти и посмотреть, что не сходится в тексте в то время, как все содержится исключительно в тексте…» (ibid., р.54).
(2) Ультрамонтанцами (от лат. ultra montes — за горами, т. е. в Риме) называли себя сторонники течения в католицизме, зародившегося в 15 веке; ультрамонтанцы отстаивали идею неограниченной верховной власти римского папы, его право вмешиваться в светские дела любого государства.
(3) Траф Шароле, принц де Бурбон-Конде, Шарль (умерв 1760 г.) — принц крови, известный своими любовными похождениями и жестокостью. Насильно привозил в свой дом для увеселений женщин и держал их там взаперти. Евгений Дюрен усматривал в графе Шароле прототип некоторых садовских либертенов, связывая его эротическую практику с «психозом неполноценности» (Psychose der Minderwertigkeit), (E.Duhren. Neue Forschungen Uber den Marquis de Sade… S.41–42).
(4) ad infinitum (лат.) — до бесконечности.
Сад *
(1) Перевод эссе М. Бланшо «Сад» выполнен по изданию: Maurice Blanchot. Lautréamont et Sade. P., éd. de Minuit, 1963, pp.19–75. Во введении к книге «Лотреамон и Сад» Бланшо высказывает ряд принципиальных для него мыслей о соотношении литературы и комментария. Критика, по его мнению, не является внешним самой литературе суждением о ее ценности, она неотделима от самого опыта возможности литературы. Опыт комментирования совершается в самоисчезновении комментатора, в его растворении как фигуры в акте интерпретации. Это пространство исчезновения уже принадлежит реальности литературного произведения, уже работает в нем, делая произведение одновременно возможным и невозможным. Сущностное несовпадение с самим собой составляет природу литературы, а не просто существо творчества Сада и Лотреамона. Из этого изначального несовпадения критик извлекает свое право на существование: «…когда она [критика — М.Р.] говорит, никогда не говорит именно она, она — ничто… Она — ничто, но это такое ничто, в котором произведение, молчаливое и невидимое, только и может быть тем, что оно есть. Критика — это пространство резонанса, в котором на мгновение превращается в речь неречевая, неопределенная реальность произведения.» (M. Blanchot. Lautréamont et Sade…, p. 11.) Маркиз де Сад, с его философизацией литературного опыта и одновременной театрализацией опыта философствования в чистом виде, по Бланшо, являет заложенный в любой подлинной литературе «живой резерв пустоты».
84 
