ЧАСТЬ IV.

13.

 - Здравствуй, Коля! А это опять я… Кот дома? 

 Коля, как обычно, счастливо и радостно улыбался ей от порога и часто кивал головой, показывая рукой в сторону комнаты. И смущался очень. И опять захотелось Асе погладить его по голове – слишком уж мощный поток настоящего, детского, стопроцентного и искреннего добродушия исходил от этого полумужчины–полуребенка. И опять она не решилась. Будто щелкнул в сердце предохранитель – не умеешь, мол, ты еще этого, не научилась пока. И сочувствие есть, и жалость есть, а проявить их правильно ты и не умеешь…

— Ну, и чего опять приперлась? – так же, как и Коля, радостно улыбнулся ей навстречу Кот. – Теперь, поди, еще и в родню набиваться будешь? 

— Ага, буду, как выяснилось. Только неизвестно еще, кто кому в родню набивается! Твоя ж дочка моего парня из дома увела!

— Ну и молодец, что увела. Пусть живут, как хотят. А то свяжись с вами, с бабами–командиршами…

— Кот, а у тебя адрес их есть?

— Есть, да не про твою честь! Оставьте вы их в покое! Что за манера опекать да руководить, ей богу? Моя бывшая тоже без этого никак не может!

— Татьяна?

— Ну да…

— Кот, дай мне адрес! Не буду я опекать и руководить. Честное слово, не буду. Мне просто Павлика своего увидеть надо, и все.

— Зачем?

— Не знаю… Прощения попросить… Измаялась я, понимаешь? Места себе не могу найти после нашего того разговора. Ломает меня всю. Да и вообще… Зачем им по углам скитаться? Пусть у нас живут! А Маргошку я твою полюблю. Вот честное слово. Вот клянусь тебе – полюблю…

— Да не надо тебе ее любить. И клясться ни в чем не надо. И жить им у тебя не надо. И у Татьяны тоже. Пусть идут своей дорогой! Как им надо, так и идут. Собственные шишки пусть набивают. Они, знаешь, какие дорогие да ценные, шишки–то эти! Лучше всякой вашей с Татьяной опеки да участия, вместе взятых.

— Хорошо, Кот. Пусть будет так. Пусть набивают. Но мне–то, мне теперь что делать? Мне очень, очень надо с сыном поговорить! Я просто скажу ему, что не права была, и все. Мне очень надо, Кот…

— Что, ломает, говоришь?

— Ага…

— Ну что ж. Это хорошо, раз ломает… Тогда ладно, тогда иди. Вон, под скатеркой бумажка с адресом лежит.

— Слушай, а может, вместе сходим, а?

— Как это – вместе?

— Ну… То есть я, ты и Татьяна… Как бы в гости…

— Нет уж! Избавьте меня от такой идиллии! Да и не ходок я еще. Голова сильно болит.

— Почему?

— Здрассьте, приехали! Ну ты даешь, Анастасия…Забыла, что ль, как мне твой преступный хахаль из подворотни башку раскроил?

— Да я не о том! Я об идиллии. Ты же говорил, что жену свою любишь…

— Ну да. Люблю. И что?

— Так вот и повод будет помириться! Ты же не сам к ней с виноватой головой пойдешь, мы вроде как все вместе, к детям в гости…

— Еще чего! Нет уж, давайте без меня. Не буду я с ней мириться. У нас с ней противоречия непримиримые. И ты давай тут не встревай, поняла? Сами разберемся!

— Ну, как хочешь. А вообще, зря. Ерунда какая–то получается. Так и будешь, что ли, в квартире у Коли до конца своих дней жить?

— И это тоже не твое дело, Анастасия. Адрес получила? Вот и проваливай.

— Кот, ну чего ты сердишься? Я же как лучше хочу!

— Вот и хоти где–нибудь в другом месте. И вообще, что это за манера такая, как лучше хотеть? Надо хотеть тогда, когда тебя об этом просят! А то, видишь ли, взяли моду – в чужой жизни шуровать! И вообще, мне это ваше как–лучше–хотение в печенках давно уже сидит, поняла?

— Ладно, не обижайся! Развоевался…

— Да делать мне больше нечего. Сейчас вот все брошу и начну на тебя обижаться…

 Кот усмехнулся грустно и, отвернувшись, отошел к окну, вытащил нервной рукой сигарету из пачки и так же нервно закурил, затянувшись глубоко и с горьким смаком. Сама того не ведая, Ася взяла и дотронулась случайно до самого больного места, до тщательно оберегаемой и до сих пор сочащейся кровью раны. Что делать – он и впрямь любил свою жену, свою скандальную, неправильную, вечно на чем–то упертую Татьяну. И не хотел, а любил. Раздражался на нее жутко, и все равно любил – вот же наказанье господне. Казалось бы, навоевался за двадцать лет семейной жизни досыта, сам себя в этих боях защищая, можно теперь отдохнуть да расслабиться, а вот не получается у него, и все тут. Даже будто и скучать начал по каждодневному ору, по упрекам в человеческой своей несостоятельности, по этой ее присказке горестно–постоянной о том, что «людям признаться стыдно — муж в дурдоме работает, это с университетским–то образованием»… Он, когда уходил, думал – все, конец семейным скандальным отношениям. А что? Ритка, слава богу, выросла, на имущество совместно нажитое он не претендует, вот и поживет на свободе сам себе в удовольствие. А там чем черт не шутит - и подруга жизни новая, может, какая сыщется…А оно вон как вышло. Лучше ее, Татьяны, получается, и нету никого? Что ж это за любовь такая, от которой вроде как бежать полагается сломя голову, а ему никуда и не бежится вовсе, а совсем все наоборот видится – что казалось злом вблизи, вдруг на расстоянии добром да жалостью оборачивается. Она ж не виновата, что грехом–одержимостью по рукам и ногам связана. Сущее божье наказание - эта ее одержимость. Все бы бежала в первых рядах с шашкой наголо и глаза от усердия выпучив, все бы завоевывала чего–то да кого–то, не задумываясь, что потом с этими трофеями делать. Вот же дура, получается! А жить когда? Надо ведь жить, а не войну воевать…

  51