Последние отзывы

  32  

Вдруг огорошила ее своим наблюдением мать, когда она рассказала ей о своих тревогах.

– А я сразу подумала, еще там, на свадьбе, – совсем не жилец мужик! Только взглянула, и сразу в глаза как-то, знаешь, бросилось… Совсем, видать, в нем жизни мало осталось. Гляделки еще глядят, а жизни нет.

– Мам, ну что ты такое говоришь…

– Что есть, то и говорю. Первая мысль – она всегда правильная бывает, дочка. Вот так иногда на человека глянешь – и будто пронзит тебя. Да он и сам, этот твой Виктор Николаевич, все про себя давно уж знает. Вот помяни мое слово…

Маруся даже обиделась на нее за такую неожиданно прозорливую жестокость. Даже пожалела – не надо было и рассказывать… Потом, вздохнув, махнула на мать рукой – ну что с нее возьмешь? Всю жизнь что думает, то и говорит. Нельзя же так. Хотя и сама-то она премудрости этой – паузу между мыслью и словом держать – совсем недавно выучилась…

Никита встретил ее на вокзале, принял из рук сумки с гостинцами. Мать, как Маруся ни отказывалась, нагрузила ее основательно – не докажешь же ей, что маслом, сметаной да домашним сыром никого из ее нового семейства не удивишь…

– Ну как, Никит? Что сказал профессор, которого Ксения Львовна звала? Ты ж мне ничего по телефону не стал говорить… – забегая вперед и заглядывая ему в лицо, быстро затараторила Маруся.

– Потом, потом, Марусь… Давай хоть в машину сядем… – недовольно пробурчал Никита, вышагивая по перрону и глядя прямо перед собой.

Лицо его показалось ей сердитым и немного растерянным, и нехорошее предчувствие сразу обдало волной. Все плохо, значит. Обычно он улыбался ей навстречу, звонко чмокал в щеку, шутил насчет деревенских гостинцев… Пытаясь подстроиться под его широкий шаг, она засеменила рядом, неуклюже втянув голову в плечи.

– Ну что тебе сказать… – вздохнув, тихо проговорил Никита, когда они вырулили с привокзальной площади. – Ничего хорошего… Нет, отец, отец-то каков, а? Неужели он не знал, не понимал ничего?

– Да что случилось, говори толком?! – сердито повернулась к нему Маруся. – Чего ты все издалека да намеками? Говори все прямо, как есть!

– Ну, прямо так прямо. Похоже, онкология у него, Марусь. Ковалев говорит, даже уже пальпируется. Да и по всем остальным признакам… Нет, я-то этого как не увидел, скажи? Вот уж воистину – сапожник без сапог! Семья медиков, мать твою… И отец молчал, как партизан на допросе… Терпел жуткую боль и молчал… Зачем? Не понимаю…

– И… что теперь? – убито спросила Маруся, с трудом переваривая горестную информацию.

– Что-что… Завтра с утра в больницу ложится. Ковалев его определил в онкоцентр, там все анализы возьмут. Может, еще ничего страшного? Хотя… Надо же, угасал отец на глазах, а я не видел…

В квартире, когда вошли, была тишина. Нехорошая такая тишина, напряженная. Никто не встретил их в прихожей, лишь чуть приоткрылась потом дверь спальни, явив им бледное, перепуганное лицо Ксении Львовны.

– Никита, завтра утром отвезешь отца в больницу. У него, кажется, опять приступ был. Я ему обезболивающее дала, он все равно стонал во сне… – проговорила она быстрым шепотом, обращаясь исключительно к сыну.

Маруси будто рядом с ним и не было. Не поздоровалась даже. Да Маруся и не обиделась. Глупо в такой ситуации на человека обижаться.

– А когда отвезешь, сразу ко мне, сюда! – продолжила она коротким приказом, будто плетью щелкнула. – У нас с тобой серьезный разговор будет, Никита! Ты понял? Очень, очень серьезный!

– Хорошо, мама, – отчего-то очень сдержанно и глухо проговорил Никита, отведя глаза в сторону. – Конечно, поговорим…

На работу утром Маруся не пошла. Из семейной солидарности. Позвонила Анночке Васильевне, сказалась больной. Та погудела в трубку что-то явно неодобрительное, но прогулять разрешила. В конце концов, надо же хоть раз воспользоваться положением фаворитки, раз все ее таковой считают… Ничего, обойдутся. И Анночка Васильевна один день без нее не помрет.

Проводив мужа и сына, Ксения Львовна тут же схватилась за телефон. Сидела в кресле, поджав ноги, со сна косматая, морщила и без того помятое бледное лицо, приставала с утра все к тому же Сергееву. Видно было, что делала она это через силу, да и Сергеев, судя по всему, к этому утреннему разговору не особо был расположен. Лицо ее, кроме помятой бледности, было еще и странно отечным, под глазами провисли дряблые некрасивые мешочки, и голос был совсем ей не свойственным – просящим, капризным и даже немного плачущим:

  32