Последние отзывы

  15  

Приехав в Пристанное, я, как мне думалось, убивала сразу двух зайцев. Во-первых, я сбежала от надвигавшихся на меня послепохоронных ужасов, во-вторых, на самом деле хотела осмотреть дом, отвлечься, помечтать о новой жизни.

Вспоминала ли я Сережу? Честно скажу: я старалась вообще о нем не думать. Его уже не было, не было! А я оставалась для того, чтобы продолжать жить. Но если с Сережей я не была по-настоящему счастлива, то с Тимуром, как мне тогда казалось, я обрету не только женское счастье, но и материнское. Вероятно, к тому времени во мне начал просыпаться материнский инстинкт, и я страстно захотела иметь ребенка от Тимура. Сейчас, когда Сережи не стало, я оказалась свободна и в этом выборе, и не было никого, кто мог бы мне это запретить.

Мне не было страшно, когда я входила в дом. Темный, застывший после зимы и холодов. Включая свет по мере своих передвижений по дому, я словно открывала его для себя – комнату за комнатой. И мне казалось, что он олицетворяет собой мою новую жизнь – с чистого листа. Дом, надо сказать, был в идеальном состоянии, за исключением большой гостиной, в которой, как выяснилось, Сережа все-таки бывал. Об этом говорили и пустые бутылки из-под виски и джина, разбросанные по комнате, и куча золы в камине, и переполненные большие хрустальные пепельницы, и смятые подушки, раскиданные по толстому ковру возле камина. Но самым ужасным был запах. Запах неприбранности, беспорядка и какого-то отчаяния. То, что Сережа здесь бывал один, без женщин, не вызывало сомнений. Я чувствовала это. К тому же, помимо пустых бутылок, не было ничего, что свидетельствовало бы об обратном: ни одного следа, оставленного женщиной. При Сережиной щедрости не обошлось бы без винограда, шоколада. Однако, кроме, повторяюсь, переполненных пепельниц и пустых бутылок, не было ни одной завалящей скелетообразной подсохшей виноградной кисточки, ни обертки от конфет или коробки от шоколада. Как не было ни одного фужера, что свидетельствовало о том, что Сережа пил прямо из горлышка и в глубоком одиночестве. Все здесь было пропитано грустью и какой-то безысходностью.

Я засучила рукава и принялась вычищать золу из камина, выносить бутылки, окурки. Принесла из сарая сухие поленья, развела огонь, села в глубокое кресло, обложившись подушками. Не знаю, сколько я так просидела, пока на глаза мне не попалась тоненькая зеленая папка. Она лежала на каминной полке рядом с тусклым бронзовым подсвечником. Какие-то документы. Как странно. В пустом, нежилом доме. Я взяла папку и вернулась в кресло, уютно устроилась и решила для себя, что мне повезло, раз я нашла здесь нечто такое, что поможет мне еще больше отвлечься от надвигающихся на меня кошмаров. Конечно, я не могла вот так вот – раз, и выбросить из головы смерть человека, с которым прожила несколько лет.

Я открыла папку и была страшно удивлена, увидев в ней фотографию Тимура. Первая мысль была ужасна, отвратительна. Я подумала вдруг, что этот снимок Сережа приготовил для киллера. А почему бы и нет? Все знали, что Тимур ему задолжал, как знали и то, что у Сережи взрывной, жесткий характер. Ну не от большой же любви Сережа держал у себя эту фотографию! Но потом, когда под пачкой документов я обнаружила еще целую пачку снимков, вот тогда уже вся Сережина жизнь, особенно последних месяцев, предстала передо мной во всех отвратительных и унизительных для меня подробностях.

Нас с Тимуром, что называется, пасли и снимали. Снимки, как я поняла, представляли собой раскадровку видеофильмов, где главными героями были мы. То есть наши свидания, проходившие в моей квартире, были записаны на видеопленку и представлены на обозрение Сереже.

Трудно объяснить себе то, что я испытала, увидев все это. Это был даже не стыд, а какое-то сильное чувство, которое испытывает человек, униженный предельно. Наши интимные, любовные сцены, где все дышало трогательностью и нежностью, было представлено Сереже как пошлый порнофильм. Получалось, что он знал о нашей любви, о наших свиданиях и здесь долгими одинокими вечерами готовил план мести или разоблачения. Вероятно, искал способ, как унизить или уничтожить нас двоих. Возможно даже, все так и было, и только смерть помешала осуществиться его планам.

И как не увязывалось это с нашими последними часами, проведенными вместе, когда он баюкал меня, раздавленную обещанием Тимура исчезнуть из города, изнемогавшую от любви к Тимуру, баюкал и обнимал, целовал, называл «заей» и говорил о своей любви. Хотел ли он тогда моей смерти? Или (что сейчас казалось верхом благородства) он простил меня и всю свою боль и обиду направил на Тимура? Неужели, узнав о нашей связи, он стал больше дорожить мной? Неужели для того, чтобы мужчина полюбил по-настоящему, ему надо распалить себя ревностью?

  15