Последние отзывы

  67  

– Да погоди, погоди, успеешь ты на свой автобус… Не обижайся на меня, ради бога! Я сейчас обед приготовлю, накормлю тебя, картошку с салом нажарю… Картошка нынче знатная выросла, и сало тоже хорошее, с нашего свинокомплекса.

– Нет, не хочу. Пойду я, тетя Зина. Где у вас тут автобус останавливается?

– Так напротив школы, это в конце улицы…

Диля торопливо поднялась, неловко запрокинула голову, с усилием сделала глотательное движение горлом – попыталась не выпустить на свободу слезную, застрявшую внутри очередную обиду. Интересно, есть у человека свой лимит на обиженность? Для нее, похоже, природой не предусмотрен…

– Погоди! Погоди-ка, я сейчас!

Тетка шустро сползла со стула, поковыляла утицей в комнату, и было слышно из кухни, как она сопит натужно, открывая какие-то ящики. Диля так и стояла, запрокинув голову чуть назад, боясь пошевелиться, потом выпрямила шею, глянула на входящую в кухню тетку.

– Вот, возьми. Это тебе.

– Что это? – уставилась Диля на худосочную стопочку тысячных купюр, перехваченных желтой аптекарской резинкой.

– Как – что? Деньги. Не видишь, что ли? Все, что могу. Хотела молодым на свадьбу подарок сделать, да ладно уж… Обойдутся. А ты бери. И не сердись на меня.

– Нет. Спасибо. Я не возьму, – выставила впереди себя ладошку Диля, отступив от тетки на два шага.

– Да бери! Пригодятся же! Чай, ты не с мильёнами сюда приехала?

– Нет. Не с мильёнами. Но вы лучше Свете их отдайте, а мне не нужно. Не возьму я. Прощайте, тетя Зина…

Больше ничего сказать она не сумела. Убегая от слезной судороги, рванула в маленькую прихожую, сунула ноги в ботинки, натянула на себя пуховик. Потом толкнулась плечом в дверь и долго шарила рукой по темным сенцам, отыскивая вторую дверь, ведущую на улицу.

– Да погоди, я тебя провожу… – толкнул ее в спину виноватый теткин голос, и она обернулась на него в последний раз, уже практически прорыдав ответное «не надо».

Пустынная улица уже не казалась ей такой обледенелой, как час назад. Может, из-за горячих слез. Все плыло перед глазами теплой мутью, и взмокла спина, и все внутри сотрясалось от тихих сдерживаемых рыданий, потому как они хоть и тихие, но на самом деле гораздо горше и безысходнее, чем настоящие, в громкий голос.

Приземистое, выполненное из безликого силикатного кирпича здание оказалось школой, а неказистые железные лавки под навесом напротив школьного крыльца – автобусной остановкой. Все это ей рассказала встреченная по пути разговорчивая старушка в детской цигейковой шубке с бомбошками. После внучки, наверное, донашивает. А еще старушка рассказала, что автобус будет только через три часа, потому что «шофер Вовка Хлопушин повез свою жену к матери в Милованово, приспичило ей повидаться», и что «обогреться можно в амбулатории, фельдшер Люся добрая и всех пускает».

Ругнув последними словами шофера Вовку Хлопушина и его скучающую по маме жену, Диля отправилась в амбулаторию, которая располагалась сразу за школой в аккуратном белом домике, села там в уголке на жесткую кушетку, усмехнулась горько. Значит, все те события именно здесь и разворачивались… Сюда пришла на сносях бедная Елизавета Прозорова, и мама вокруг нее суетилась, принимая скорые роды, и ничего не сумела, и не смогла Лизавету спасти, и плакала, наверное, от своей растерянной без вины виноватости…

Потом мысли ее перешли уже в реальную, бытовую плоскость – как бы на последний автобус из Пригожина в город не опоздать! Утром надо быть у Элбоя Фархадова с деньгами и паспортом. А она сидит тут в амбулатории деревни Горелово, горькие слезы льет.

Опасения ее оказались не напрасными – едва-едва поспела к последнему автобусу. Водитель Вовка Хлопушин, учитывая свою вину, выжал из маленького пазика самую распоследнюю скорость. Когда приехали на пригожинскую автостанцию, автобус в город уже стоял, ждал последних пассажиров. Диля с облегчением плюхнулась на свое место у окошка – успела-таки. Впрочем, не одна она такая оказалась – уже перед самым отходом заскочил последним пассажиром парень, сел рядом с ней на свободное сиденье. Диля повернула к нему голову, посмотрела на профиль – таджик…

Он тоже повернулся к ней, будто нехотя. Черная шапочка надвинута на лоб так сильно, что глаз не видно. На подбородке щетина жесткая, трехдневная. Голова втянута в плечи, руки в карманах. Улыбнулся ей одними губами, склонившись к уху:

– Точик, да?

Она неопределенно пожала плечами, улыбнулась тоже неопределенно. И отвернулась к окну. Пусть думает, что хочет. На сегодня ей разговоров достаточно, даже с соотечественниками. Устала – сил нет. За окном – темень холодная, непроглядная, автобус качает на дорожных ухабах, и глаза слипаются сами собой после бессонной ночи и пролитых обиженных слез. Последний раз глянув в темное окно, она вздрогнула, оторвала голову от мягкой спинки кресла – показалось вдруг, что мелькнула Ларина машина в свете встречных фар, и даже сидящая за рулем женщина была на Лару похожа. Надо же, уже и видения беспокойные начались… Надо спать. Спать. Завтра трудный и ответственный день…

  67