41 
— Ну-ну. Кафе так кафе. Это ты хорошо придумала — официанткой. Баба ты к возрасту справная образовалась, гладкая. По молодости хуже была. А сейчас — чисто кровь с молоком. Наша порода, крепкая, брылинская… Ну, где там твоя молодуха с хлебом застряла? Супчик-то у меня разогрелся. Слушай, Бась…
— Что, теть Дунь?
— Если она тебе падчерица, то, стало быть, ты с ее папаней живешь, что ли? А где он сам-то, папаня? Хороший хоть мужик?
— Умер он. Недавно похоронили.
— Вон оно что… Значит, опять у тебя не сложилось…
— Да, тетя Дуня. Опять не сложилось.
— А твой прежний-то… Ну, который пижон… Как его? Вадим, кажется? Он же, как ты уехала, приходил ко мне, адрес твой новый требовал. Ух как тут шумел! Она, говорит, жена мне, давайте адрес, и все тут!
— И… Что вы ему сказали?
— Так я ж, поди, сообразила, что ты к матери в Семидолье подалась. Ну, и дала адресок. Жалко мне, что ли?
— Он… Он что, в Семидолье ездил?!
— А вот этого я уж не знаю, извини. Тебе лучше знать.
— А я как раз и не знаю, теть Дунь… Я, как маму похоронила, сразу оттуда уехала. Может, он и приезжал… Я ведь там больше не была никогда. Квартиру продавала через агентство…
— Значит, ты с тех пор его и не видела?
— Нет. Не видела. Я уехала и постаралась все, все забыть. Надо было обязательно забыть, тетя Дуня.
— И что, получилось?
— Да как вам сказать… Не очень. Но я старалась. У меня другого выхода не было.
— Погоди, погоди… Так ты с ним, с этим пижоном, и не разводилась, что ли? Так и числишься за ним замужем?
— Ну да. Выходит, числюсь. Из-за этого и с Павлом, с Вариным отцом, в гражданском браке жила.
— Понятно. Значит, молодуха-то тебе не совсем падчерицей приходится. Выходит, незаконная она. Не пришей кобыле хвост.
— Теть Дунь, не надо об этом… И вообще, я вас прошу, не обижайте ее, ладно? Она же только-только отца потеряла…
— Ладно, не буду. Только и она пусть уважение ко мне имеет. Ты ее научи. Уж больно она у тебя норовистая.
— Я научу, теть Дунь. Так мы поживем у вас, хорошо?
— Ладно, живите. Куда вас теперь денешь…
Парочка за дальним столиком устроилась очень даже романтическая. Хотя и не молодая, обоим лет по сорок, не меньше. Пришли, отряхнулись от дождя, как воробьи, и сидят уже три часа. Ничего, кроме кофе, не заказали. Денег, наверное, нет. Зато любовь есть — это сразу видно. Сидят, смотрят друг на друга, улыбаются и молчат. Даже мимо пройти неловко — вдруг спугнешь их любовь ненароком. Вот мужчина наклонился к своей даме, что-то прошептал на ухо, и она быстро-быстро замотала головой, вроде как от чего-то отказываясь. Потом потупила глаза в стол, подумала немного и тихо подняла на него глаза, ответила что-то. А он радостно ее за руку схватил, целовать начал. Красиво, черт возьми. Прямо как в кино.
— Бась… Пойди скажи им, чтобы закруглялись с интимом. Мы через двадцать минут закрываемся. А то ишь, расселись!
Барменша Люся прищурилась, подняла высокий фужер к свету, потом вновь принялась протирать его белой льняной салфеткой, с неудовольствием зыркнув на парочку.
— Да пусть еще посидят. Время выйдет, тогда и скажу… Рука не поднимается их гнать, жалко. Может, у них сейчас самые главные слова говорятся?
— Ага… Знаем мы эти главные слова! Ты думаешь, они сейчас про любовь говорят, что ли?
— Я думаю, да…
— Да прям! Скорее всего, он у нее сейчас выясняет, нет ли хаты свободной на вечер. Всего и делов-то.
— Люсь! Ну чего ты такая злая, господи? Завидуешь, что ли? Видно же, что у них любовь…
Хмыкнув, Люся вздохнула, глянула на Басю снисходительно. Потом проговорила тихо, будто оправдываясь:
— Да это не я злая, это жизнь злая… А ты — дура наивная. Про любовь они говорят, как же! Ну вот скажи мне, только честно: ты-то сама давно от мужиков слова про любовь слышала? Ну хоть самые плохонькие?
— Да при чем тут я?
— А при том! Если уж ты не слышала… Ты ж у нас вон какая — на артистку похожая! На эту… как ее…
— На Барбару Брыльску, — автоматически подсказала Бася, грустно усмехнувшись.
— Во-во! На ее самую! А толку, что похожа? Чего-то я около тебя толпы влюбленных мужиков не наблюдаю… Молчишь? Сказать нечего? Ну, то-то… А все почему? Потому что нынешняя баба к сорока годам больше детьми озабочена, чем собственной личной жизнью. Так вот подумаешь иногда — кака така любовь? — и рукой махнешь… И начинаешь детей тыркать да уму-разуму учить, чтобы их в эту жизнь хоть как-то пропихнуть-продвинуть. Может, им и впрямь больше повезет, и не будет у них ни сексуальных революций, ни дефолтов, ни кризисов… А о себе подумать — это уж ладно. Это уж в последнюю очередь. Твоя, кстати, дочка в институт поступила?
41 
