Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
40 
– Нет, не псевдоним. Имя. Совершенно официальное, по паспорту.
– А разве так можно?
– А почему нет? Кто сказал, что родители имеют такие вот права – определять мое имя? Это все – фигня, мы сами себе хозяева. И должны зваться так, как себя чувствуем, ощущаем. И быть теми, кем хотим.
– Лаура? – опешила я. – Почему Лаура?
– Так… получилось. Я же сказала, что не общаюсь ни с кем. Я теперь совсем другой человек, и имя у меня совсем другое. Я – Лаура, и раз уж мы с тобой общаемся, зови меня так. Я не знаю почему, но с тобой мне почему-то не кажется, что мы чужие. Хотя со всеми…
– Даже с мамой? – нахмурилась я, подозревая, как мало на самом деле можно понять о моей Ленке-Лауре, глядя на ее дикую полуразрушенную квартиру.
– С мамой тоже, – пространно кивнула Лаура, глядя в окно – она жила высоко, на тринадцатом этаже. За окном светился город, дымили трубы, лил мерзкий мартовский дождь.
– Лаурочка, ты бы не могла посмотреть? Там Санчо что-то лапой ушко трет, – снова заглянула к нам девушка… кажется, Бьянка. Я посмотрела на нее, прямо ей в глаза, и было в них что-то такое дикое, вызывающее, вооруженное до зубов и испуганное одновременно. Мы видели с ней друг друга впервые, но теперь я начинала догадываться, кем именно эта девушка приходится моей Ленке Симагиной. И от этого понимания все усложнялось и упрощалось одновременно. Как бы запутано все ни было, суть была вполне очевидна. Моя Ленка Симагина теперь как раз и была той, на кого все показывают пальцем. Вот так.
http://www.livejournal.com/
Никогда не кормите тролля
О великом русском писателе Савве Захарчуке Олеся забыла довольно быстро. Работы много, да и слишком много чести такому, с позволения сказать, бумагомараке. За те несколько дней в российской глубинке Олеся успела наслушаться от нового русского «Достоевского» такого, что уши у нее в трубочку свернулись, потом развернулись и дальше уж только краснели. От стыда преимущественно. По возвращении в Первопрестольную Олеся избавилась от Захарчука, сунув его в такси. За свой, естественно, счет. Хотя такси Захарчуку положено не было, он от него сам отказался еще вначале, потребовав все причитающиеся деньги наличными. Но уже в поезде гений начал приставать к стонущей от перекорма писательской общественности с вопросом о том, кому куда ехать.
– Вам куда ехать-то? Вы где живете? – методично опрашивал Захарчук всех и каждого, кому все-таки было оплачено такси. Олеся с ужасом взирала на происходящее, и примерно за два писателя до романистки она с ужасом вспомнила, что гений, когда приезжает в Москву, проживает у любовницы в Перловке, в то время как измученная банкетом в Дворянском гнезде романистка обитает на Бабушкинской, что, как известно, вполне к Перловке близко. Олеся смекнула, что, как только романистка признается литератору, где ее место жительства, она будет обречена разделить с ним такси.
– Савва, друг мой, считайте свою проблему решенной, – заверила его Олеся за секунду до романистки. – Я уступлю вам свое такси, считайте это подарком от фирмы.
– А вот это правильно, – одобрил Савва ее решение. – А вот это нормально. Вы, акулы литературного бизнеса, испортившие народный вкус и разложившие русский народ морально, подсадившие его на дешевое бульварное чтиво, должны и даже обязаны оплатить мне такси.
– Ну, конечно, обязаны, – шире улыбнулась Олеся, предчувствуя, что еще, как говорится, не вечер. Поезд Тамбов – Москва идет долго, почитай, всю ночь. А великий русский писатель скучал без водки и был готов толкать речь. Пришлось принимать удар на себя и вести (за свой счет, разумеется) писателя в вагон-ресторан. Там он пил дешевый (и на том спасибо) коньяк, заедал его лимоном, одобрительно кивал бутербродам с явно подпорченной колбасой и промывал Олесе мозги речами и планами по поднятию России из нравственных руин. Желудок, как и психика, у русского лауреата был крепким и невосприимчивым к микробам. Напоследок, перед закрытием ресторана, он сообщил Олесе грандиозную новость:
– Я почти завершил работу над романом, который перевернет всю литературу.
– Да что вы! – фальшиво улыбнулась Олеся. А про себя подумала – не дай бог. И ранним утром, с трудом распихав усталых и недовольных писателей по машинам, Олеся шла пешком по холодной Москве и думала о том, как хорошо, что она никогда в жизни не увидит господина Захарчука. О, если бы она только знала, как ошибалась.
Она встретила его снова, буквально через пару месяцев, торжественно вещающего о судьбе русского православия, по щиколотку в ледяной серой кремообразной питерской грязи, на мартовской выставке-ярмарке книг. Едва завидев Захарчука, Олеся поняла, что мероприятие обещает быть не только долгим, но и мучительным. Захарчук заметил ее раньше, чем она успела отпрыгнуть и спрятаться за плакатом ЭКСМО. Савва сосредоточенно уставился на Олесю, затем вспомнил ее и сделал шаг вперед. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу и явно вынашивая планы побега, стоял и затравленно озирался невысокий средних лет мужчина с чуть седыми всклокоченными волосами, высоким лбом и умными глазами.
40 
