Последние отзывы

  46  

Он перечитал коротенькую записку еще два раза, будто пытаясь разгадать в междустрочье, что происходит на самом деле. Не с Настей, нет. С Настей как раз все было ясно. Хотелось понять, что происходит в его, Олеговой, жизни. В счастливой, новой и нежной жизни. Он же любил! Абсолютно честно любил, он хотел быть любящим и любимым! Он даже из семьи ушел – чем не доказательство этой честной любви? А с огромной нежностью, выросшей в нем за это время, что теперь делать? Забить, камнями закидать? Но как? Она уже выросла, она живет в нем сама по себе, заполняет все внутреннее пространство и имеет, между прочим, полное право на существование и хоть мало-мальское, но уважение. А Настя… Она просто наплевала, и все. Прямо в душу, прямо в нежность. Настя выбрала вместо всего этого Лизу.

Да, наверное, это смешно со стороны выглядит – ревновать Настю к ребенку. Эгоистически выглядит. Да, он тот самый инфантильный маменькин сынок, полный, классический собирательный образ маменькиного сынка. Пусть. Он согласен. Поэтому не потянет он Лизу. Он точно знает, что не потянет. Но он же в этом не виноват! И что теперь делать с любовью, с нежностью? Ах ты, Настя, хрупкое солнышко, что же ты наделала, глупая…

В горле дернулось сухим спазмом, и он сглотнул, поискал глазами, чего бы попить. Нет ничего. И в холодильнике пусто. Покрутил кран, начал ловить ртом тепловатую и противную, отдающую то ли хлоркой, то ли дустом воду. Мама бы, увидев такое, в ужас пришла. Господи, при чем тут мама… Далась ему мама!

Напившись, он сел, перечитал записку еще раз. Через три дня, значит. Лизу привезешь. Сюда. Перед фактом поставила, значит. Захотела, и все тут.

Оплеванная нежность внутри шевельнулась, подняла голову, замерла в испуге, как перед гибелью. На деревянных ногах он прошел в комнату, оглядел разбросанный по постели Настин гардероб. Второпях собиралась. Как воровка. Небось еще и благородством своим упивалась. Как же, ребенка она спасает. А он, выходит, монстр и детоненавистник и с утра до ночи только и мечтает о Лизиной гибели. Да у него, между прочим, своя дочь есть, если на то пошло! И он всегда был ей хорошим отцом! А девочка Лиза ему чужая, чужая! Не для того он своего родного ребенка бросил, чтобы чужого ни с того ни с сего растить. Не получится у него – с чужим. Неужели это так трудно понять? Взяла и уехала, приняла свое решение, разрушила все, идиотка!

Сжав кулаки, он резко развернулся от постели, шагнул к креслу и, сбросив с него Настины шмотки, плюхнулся устало. Откинувшись на спину и закрыв глаза, попытался расслабиться. Но тело расслабляться не желало, раздражение ходило ходуном по организму, требовало выхода, крикливых эмоций или, на худой конец, физических каких-нибудь разрушительных действий. Ничего подобного он никогда не испытывал. Прямо костер внутри горит. Челюсти сведены до боли, кулаки сжаты, дыхание сухое и частое. Настину одежду, что ли, порвать? Он в кино видел, что мужики так делают, когда злятся.

Пружиной вылетев из кресла, он затоптался на месте, шаря глазами по комнате. Отчего-то взгляд упал на давешнюю хозяйскую шкатулку с пуговицами, одиноко притулившуюся к книжным корешкам на полке. Ту самую. Он помнил ее, эту шкатулку. Лиза просила поиграть, а он не разрешал. И тогда Настя поступила по-своему, на его воспитательные экзерсисы рукой махнула. Уже тогда махнула…

В два шага допрыгнув до полки, он схватил шкатулку, размахнулся и шмякнул ею об пол, что было силы. Она раскололась надвое резными деревянными ящичками, пуговицы брызнули по ковру, раскатились блестящей гладью. Вот так вот вам. Собирайте. Поступайте как знаете. Будьте благородными, воспитывайте чужих детей. А с него хватит.

Решительно шагнув к телефону, он набрал знакомый номер, и трубка тут же откликнулась томно растянутым Марининым голосом:

– Да-а-а…

– Марина? Нам поговорить надо.

– Так поговорили уже! Два часа назад!

– Нет. Это не то. Надо серьезно поговорить. Прошу тебя.

– А о чем?

– Давай завтра с тобой встретимся. Хорошо? В «Ромашке». Только приходи без этого твоего… Пожалуйста.

– Ну хорошо, раз так… А когда?

– В пять часов. Сможешь?

– Смогу.

– Тогда до встречи.

Он торопливо положил трубку, словно боясь, что она передумает. Потом перешагнул через пуговичную кучу, прошел в прихожую, рывком открыл дверь. Надо уйти отсюда. Подальше. И побыстрей. К маме. В самом деле, он так давно не был у мамы. И не звонил. Она там волнуется, наверное. А он не звонит. И Машке не звонит. Такой вот плохой сын и подлец отец, взлелеявший в себе преступную нежность. Все. Хватит с него. Пора исправлять свои ошибки.

  46