Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
17 
– А… Как же мне теперь? Куда мне? Ты… разведешься со мной, да?
– Выходит, разведусь. Нельзя мне перед хозяином быть посмешищем. Отец прав. Прости меня, Лесь…
Он дернулся было к ней, скривился лицом по-мальчишечьи, но на полпути опомнился, шарахнулся обратно, как от прокаженной, сжал голову руками, заскулил щенком. Леся видела сбоку, как замерла мутной каплей слеза на самом кончике его носа. Повисела немного и капнула на ковер. Потом еще одна повисла. Шмыгнув, он отер щеки тыльной стороной ладони, встряхнул головой, решительно встал с кровати. Распахнув дверки шкафа, начал выкидывать на кресло ее одежду – платья, джинсы, костюмы, туда же и шубка норковая полетела, еще не надеванная. Красивая, беленькая, с большим капюшоном. Вместе в магазине выбирали. Скользнув, шубка выпала из общей одежной кучи, упала ему под ноги вялым жалким комком. Он не заметил, ступил на нее ботинком. Потом обернулся к Лесе, развел руки в стороны, проговорил тихо:
– Ну, вот и все вроде бы. Сейчас чемоданы принесу…
– Мне что, прямо сейчас надо уйти? Илька же спит…
– Нет. Куда ты пойдешь ночью? Все это завтра… А Ильку можешь оставить. Пока не устроишься. Мать отца уговорила его оставить. Они привыкли к нему…
– Нет. Он со мной пойдет. Он мой, а не ваш.
Бог его знает, откуда у нее в такой ситуации гордость взялась. Но произнесла она эту фразу определенно с гордостью. Игорь посмотрел на нее удивленно, снова задрожал губами, потом не выдержал, кинулся к ней, обхватил руками, прижал к себе. Сильные у него были руки. Привычно сильные. Она раньше думала, что он сильный, ее муж.
– Лесь… Давай хоть последнюю ночь… Вдвоем…
– Нет. Не будет никакой последней ночи. Иди неси чемоданы. Мне собираться надо.
Он повиновался молча, от двери обернулся, произнес тихо:
– Прости… Не уберег я тебя…
Ранним утром она вместе с Илькой спустилась вниз – гладко причесанная, бледная до синевы, наглухо застегнутая на все пуговицы длинного черного плаща. Игорь нес чемоданы, осторожно спускался за ней по ступенькам, весь будто сосредоточившись на этом занятии. Илька ничего не мог понять спросонья, лупил глазами в белесых ресницах, жался к ее боку испуганно. Вышла из кухни Татьяна Сергеевна – с черными полукружьями под глазами, следами горькой ночной бессонницы.
– Лесь… Давай я его хоть завтраком накормлю… – потянулась руками к Ильке.
– Нет. Не надо. Спасибо.
Вслед за женой выглянул из кухни мрачный Алексей Иванович, глянул виновато и тут же отвел глаза. Пробурчал сердито:
– Тебе есть куда идти, Леся?
– Нет. Некуда.
– Тогда вот…
Он протянул ей какую-то бумажку, и она взяла ее автоматически, сунула в карман плаща.
– Там адрес… Я договорился, это съемная квартира, тебя там ждут. Я за месяц вперед заплачу, живи, пока не устроишься. А Ильку оставь. Он нам не мешает.
– Нет. Он поедет со мной.
– Ну что ж… Тогда с богом. Тебя отвезут. Не держи на нас зла, Леся. Никто не виноват, это жизнь такая. Надо ж ее как-то жить, мать твою…
Махнув рукой, он вздохнул тяжко, сильно провел рукой по плешивому затылку. Леся молчала, смотрела поверх его головы. Надо было сказать что-то, попрощаться по-человечески, но она не могла. Испугалась, что после первого же человеческого слова заплачет, потеряет последние силы, упадет на колени, будет ползать перед этими людьми, просить прощения… Нет, лучше уж так – повернуться молча и уйти. Действительно, не в прощении тут дело. Они бы простили. Они и без прощения все поняли. Только кто она им? Никто. Не перетянет она чашу весов. Куда ей с Командором тягаться.
В той съемной квартире они с Илькой прожили оплаченный Алексеем Ивановичем месяц. Развели их с Игорем в районном ЗАГСе быстро, в один день. Все по-деловому прошло, без слез. Тем более Игорь сильно торопился куда-то, все на часы поглядывал. Татьяна Сергеевна приходила потом, поддерживала ее, как могла. Только поддержка ее на Лесю никак не действовала – сидела в кресле, обхватив коленки худыми руками, смотрела на нее удивленно. А после ухода Татьяны Сергеевны тихо плакать начинала. Хотелось, конечно, по-настоящему пореветь, навзрыд, но Ильку было жалко.
Мальчишка все чувствовал, глядел на нее прозрачными понимающими глазами, ничего не просил, жался к плечу белобрысой головой.
Через месяц хозяйка квартирная позвонила, потребовала решительно: или съезжайте, или дальше платите. А куда им было съезжать? Пришлось тете Маше Яшиной звонить, многодетной маминой подруге, просить совета, как дальше жить. Тетя Маша заохала, запричитала в трубку поначалу, а потом собралась с мыслями, велела к ней приезжать. В двухкомнатную квартирку, где и без Леси с Илькой проживало восемь человек – тетя Маша с мужем, старенькая бабушка и пятеро детей от мала до велика. Старшему было двадцать, как Лесе, а младшему всего шесть, как Ильке. Даже спать на ночь на полу устроиться – и то проблема.
17 
