Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
52 
Постепенно квартира приобрела более жилой и здоровый вид. Маша распахнула окна и впустила в комнаты свежий воздух.
Конечно, продолжала она рассуждать, поливая цветы и протирая листья тропических растений влажной губкой, не попадись на ее пути проходимцы и просто нечистые на руку люди, посчитавшие необходимым использовать депрессию молодой и богатой вдовы (ведь никто уже не верил в то, что Герман может быть жив) в свою пользу и попросту обобрать ее, Женя бы, возможно, и пришла в себя. Сбросила бы с себя холодные и липкие одежды страха и отчаяния, нашла бы в себе силы оглянуться и попробовать начать жизнь заново. Но ей не повезло – первым человеком, протянувшим ей якобы руку помощи, явилась Васильева…
Утомленная, Маша растянулась на кушетке и попыталась себе представить, как Васильева с любовником оккупировали эту квартиру, как стали хозяйничать, заполняя гардеробную, туалетный столик в спальне, шкафчик в ванной комнате, кухонные ящики… Как же это гадко, омерзительно, когда совершенно чужие люди под благотворительным соусом вселяются в твою квартиру и расхаживают по ней в пижамах и халатах, как варят кофе на твоей плите, жарят яичницу и раскладывают ее по твоим расписным тарелкам, как мажут масло на хлеб, а масленка – старинная, из царского сервиза, антиквариат, одно неловкое движение – и она расколется на золотые, с нежной розово-голубой росписью фарфоровые фрагменты…
– Маша?
Маша ворвалась в спальню, как если бы ее позвал больной ребенок, присела на постель рядом с Женей. Та выглядела испуганной. Заспанное лицо ее осунулось, на розовой щеке затейливым гербарием припечатался тонкий золотой завиток…
– Мне приснился сон… Удивительный и страшный одновременно. Словно кто-то подсказал мне, как мне жить дальше… – Лицо ее при этих словах неожиданно просветлело.
– И что же тебе приснилось?
– Давай сначала выпьем чаю, и я тебе потом расскажу… Так пить хочется…
– Ты только постарайся его не забыть, хорошо? – Маша была не прочь заглянуть в подсознание своей подопечной, чтобы знать, как ей помогать дальше, чтобы вытянуть из темноты, из глубины отчаяния.
– Нет, не забуду. Я словно до сих пор еще там… И музыка звучит… Нет, теперь мне не хочется умирать…
Она сказала это так просто, как если бы речь шла о колготках: нет, колготки я не надену, уже лето, тепло…
– Вот и правильно. А хотела? – Маша замерла.
– Хотела. Я и таблетки приготовила. Ты, можно сказать, спасла меня, Маша…
Через неделю Женя переселилась в деревню Прокундино, где с помощью Маши купила большой деревянный дом с паровым отоплением и просторной верандой. Именно там она собиралась начать новую жизнь…
19
Страницы дневника Е.К.
«Герман, я должна тебе кое в чем признаться. Два натюрморта Ренуара, те, что ты хранил в сейфе, я показала эксперту Ефиму Даниловичу Сперанскому. Пишу полностью это имя на всякий случай, хотя внешне он показался мне довольно-таки порядочным человеком. Не молодым, но молодящимся. У него кожа как у младенца, и это в его-то годы! Вот что делает пластическая хирургия в наши дни. Но все равно, это как-то отталкивает. Все-таки это мужчина, а не женщина. И я уверена, что и без пластики он выглядел бы недурно. Думаю, что он голубой. Его манера разговаривать, жесты, движения. Хотя я могу и ошибаться. Он взял Ренуара на оценку. Сказал, что ему потребуется неделя, чтобы найти покупателя.
Прошло десять дней, но от Сперанского нет новостей. Я звоню ему почти каждый день, он отвечает как-то неопределенно, что, мол, кто-то должен позвонить, прийти, посмотреть…
Слава богу, сегодня вечером был Сперанский. Вернул Ренуара. Сказал, что покупателя пока не нашел. Что тревожится за сохранность картин, что не может спокойно спать, зная, что у него в спальне – Ренуар. Потом как-то замялся, даже покраснел своей нежной кожей и сказал, что сам бы хотел выкупить у меня полотна. Попросил снизить цену. Я сказала, что подумаю.
Сегодня я слушала музыку. Лежала под одеялом и слушала, вспоминала тебя, Герман, и размышляла о том, что музыка и живопись созданы для того, чтобы спасать людей. Сначала это был Шуман, немного нервная и будоражащая музыка, но роскошная, у меня даже настроение поднялось. А потом я слушала фортепьянный концерт Шопена и плакала. У меня вся подушка стала мокрая. Устроила в изголовье натюрморты Ренуара и впитывала каждый лепесток букета, впитывала в себя эти теплые розовые и оранжевые тона… И думала, что хотя бы ради вот таких, словно живых, пионов и роз Ренуара и россыпи фортепьянной музыки и стоит жить. Я словно очищалась, и стало как-то легко, даже хорошо, ты уж прости меня, Герман.
52 
