Последние отзывы

  53  

В целом, я хочу сказать, что у меня славные родители, замечательная семья, и я очень хотел познакомить тебя с ними, звал в гости, но ты ни разу не приняла приглашения…»

«Ничего подобного не припомню», — подумала Надя.

«Потому, что я делал это не лично, а через знакомых, — сразу пояснил автор. — По моей просьбе они передавали тебе приглашения, но ты не пускала этих людей на порог, а если они подходили к тебе на улице, то даже не удостаивала ответом. Как я переживал от твоих отказов!»

Луч лампы вздрогнул и из желтого сделался тускло-оранжевым. Такое бывало и раньше, когда падало в сети напряжение.

Автор письма вдруг сменил тон и заныл, как оставленный муж:

«Ну, правда, иной раз такая обида берет. И сколько же я сделал для тебя, сколько бесценных подарков подарил. Всего и не перечислишь: ночное небо в золотых звездах, изумрудная зелень лесов, шепот листьев, пение птиц, я согревал тебя огнем моего сердца, одевал теплом солнечных лу-…».

В руках оставался последний лист. При слабом освещении тонкая бумага выглядела совсем как музейный папирус.

«…чей. Ты не оценила, втоптала бесценные дары в грязь. Я отворачиваюсь и ухожу. Теперь всё кончено. Прощай и, как говорится, be happy, если получится.

Когда-то твой друг, Джизус Крайст».

После световых конвульсий лампа, напоследок пронзительно вспыхнув, погасла. Кухня погрузилась в темноту, еще более черную оттого, что секундой раньше произошла эта внезапная вспышка.

Поперхнулся недосказанным телевизор. Мать громко спросила:

— Интересно, это только у нас или во всем доме отключили?

Сразу сделалось очень тихо. В домах напротив мерцали болотные огоньки, но было непонятно, живой ли то свет или отблески бегущих машинных фар.

Слышно было, как мать ищет свечи, припасенные специально для таких авралов.

Дрожащее пламя озарило кухню.

— Тебе свет оставить? — Огонь разделился на две равные половинки. Надя взяла парафиновый столбик, похожий на отрубленный палец с сине-желтым огненным ногтем. Мать ушла.

В створках окна Надя увидела свое утроенное отражение и тихо зарыдала.

С улицы потянуло холодной сыростью, словно опавший кленовый прах, письмо шевельнулось.

Надя коснулась огнем бумаги, и та сгорела быстро, как паутина.

В комнате, выпив чаю из красной воды, зашелся тяжелым астматическим кашлем отец. С потолка по стенам уже бежал тараканий ливень, и тревожно квакали под полом невидимые жабы.

Нагант

— «В юном месяце апг'еле в стаг'ом паг'ке тает снег, и кг'ылатые качели начинают свой г'азбег. Позабыто всё на свете, сег'дце замег'ло в гг'уди…» Пг'елесть! Как игг'ушечный пожаг'ник в бог'довой каске. Так… и уг'ина осталась… Фу, соленая! Мало пьешь, солей много в ог'ганизме, вг'едно для здог'овья… Так пг'иятно? Как лучше, с языком или без?.. Быстг'ее?.. Ах ты хитг'юга! Кого я сейчас побью?! Затаился. Паг'тизан! А спег'ма-то как бг'ызнула, мамочки! Будто из кита. Тебе хог'ошо? Доволен?

Я отвернулся к стене и оглушительно зарыдал, вздрагивая по-собачьи животом. Живот у меня белый и мягкий, поросший рыженькой елочкой от пупка к лобку.

— Ты такой стг'астный! Я впег'вые встг'ечаю мужчину, котог'ый бы от ог'газма заплакал…

Я, лежа на боку, отчаянно взмахивал ресницами, чтобы слёзы лучше выпрыскивались. Точно клоунские, брызги долетали до стены, повисали на ней и быстрыми змеистыми тропами утекали под кровать.

— Пг'ости. Я, дуг'а, что-то не то сказала, да? Ты обиделся? — она опрокинула меня на спину.

Мое неожиданное лицо раскрылось, как упавшая книга.

— Ты что-то не договаг'иваешь. У тебя пг'облема?.. Я же всё вижу!

Я часто замотал головой, будто вытряхивал из ушей речную влагу.

— Не вг'и, посмотг'и мне в глаза… — она раскидывала надо мной сети картавого гипноза, жарко придыхая старым водопроводом.

Я втянул ноздри. Нос сделался костистый, словно я вобрал смерть.

— Что такое? — она поднесла к лицу сложенную на мордником ладонь, подышала в нее. — Пахнет, между пг'очим, твоей спег'мой. Тебе пг'отивен твой же белок? Нет? Тогда не кг'ивись. Тебе сколько лет?

Мне было двадцать девять.

— Совсем еще мальчик.

— Перестань, — утер слёзы, — я взрослый дядька…

— Мужчина до тридцати пяти лет — мальчик. Ну, так что, — она покачивалась, — будешь рассказывать?

Постороннему, в общем-то, человеку. Разве можно доверять такое?

  53