Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
27 
Деррек оборвал фразу. Мессер поднял голову.
— И? — повторил с настойчивой мягкостью. — Я не могу их судить, ловить и наказывать бесконечно. Я не власть.
— А кто тогда власть? — удивился вампир. — Панику в городе остановил ты. Совет на растерзание народу отдал ты. Магов на площади вздернул тоже ты. Ты следишь за тем, чтобы люди и мертвяки не убивали друг друга. Ты ловишь бандитов. Тебе подчиняется городская стража. К тебе горожане идут за советом и помощью.
— Это только потому, — сердито буркнул Мессер, — что я отнял у них прежний жизненный уклад. Раньше они шли за советом в Совет. И если бы не я, ходили бы туда и дальше.
— Не важно.
Мессер вскинул голову и в упор уставился на вампира.
— К чему ты клонишь, Деррек?
— К тому, что безвластие — это не плохо, но если людям нужна власть и если они видят эту власть в тебе, тебе придется ею стать. Ты уже ею стал, хоть и отрицаешь. Найди наконец силы признаться в этом самому себе.
— Если я соглашусь с этим, то чем стану отличаться от тех, которых повесил? — мрачно произнес лорд.
— Они искали выгоды, ты помогаешь людям — разве это недостаточное отличие?
— Они со своей выгодой тоже им помогали. А я со своими благими намерениями устроил все это ради своей выгоды. Разве нет?
— Нет.
Мессер посмотрел на вампира внимательно. Тот ответил спокойным взглядом.
— Деррек, мы пришли сюда вместе. Ты был все время рядом. Не обманывай.
— Нет.
— Тогда не обманывайся.
— Сколько еще раз мне надо повторить «нет»? — Вампир смотрел на лорда открыто и говорил вполне искренне. — Мы пришли сюда вместе. Я все видел. Я поддерживал тебя. И не потому, что ты мой товарищ. Потому что ты — благо для города и его жителей. А если ты сможешь сделать то, ради чего мы сюда шли, то станешь благом и для пригорода.
— Не сделаю, — покачал головой Мессер. — Все было напрасно, Деррек. Все было напрасно. Хотя… Знаешь, Пантор принес надежду.
— Этот парень?
Вампир задумчиво повел плечом, посмотрел на лорда.
— Могу я спросить?
Мессер кивнул.
— Кто он?
— Мой ученик. Вернее, был моим учеником. Там, на Большой Земле.
16
Апартаменты были шикарными. Огромные комнаты, невероятных размеров ванна. Вино, сыр и фрукты на столике. Гигантская мягкая кровать.
Когда за прислугой, которая здесь, как оказалось, все же была, закрылась дверь, Пантор откупорил бутылку, плеснул в бокал вина и пошел изучать временное прибежище. Обход закончился в ванной. Здесь Пантор скинул с себя грязную одежду и с невероятным удовольствием погрузился в теплую воду.
Лежа в ванне и потягивая вино, он размышлял, что такой роскоши в его жизни не было очень давно. По-честному — никогда. А если учесть, что последнюю неделю он провел в лесу и на болотах, а последние месяцы — в грязном замызганном бараке…
В комнату он вернулся в прекрасном настроении, растираясь мохнатым полотенцем и напевая. Повернулся к столику, чтобы налить еще вина, и вздрогнул от неожиданности.
Рядом со столиком на пуфе сидел Орландо.
— Извини, — потупился мертвяк. — Не хотел тебя пугать.
Пантор обмотал полотенцем бедра, плеснул вина в бокал. Пригубил.
— Ничего. А что ты не у себя? Тебе же выделили комнаты.
Орландо поежился, будто мог испытывать озноб. На молодого мага посмотрел жалобно, как не смотрел никогда.
— Я не могу, — пробормотал, пряча взгляд. — С тех пор как я умер, не могу долго оставаться один. Страшно.
— Тебя пугает одиночество?
Мертвяк покачал головой.
— Не одиночество. Одиночество ни при чем. Это другое. Ты никогда не интересовался, что происходит с человеком после смерти?
— Никто ж не знает. Говорят, что дух отделяется от тела и начинает свой путь. А там…
— Мы знаем, — отрезал Орландо. — Никакой дух никуда не отделяется. Просто гаснет свет, гаснет мир, гаснут ощущения. И все. Никакого путешествия, никаких чувств, никаких мыслей. Холодная темнота и все. И так длится вечность. А потом тебя выдергивают из этой вечности за ноги, как новорожденного. Возвращают в мир. Возвращается свет. Только чувства не возвращаются — один холод, который напоминает о темноте. И все время кажется, что она вернется и, кроме нее, не будет уже ничего.
— Это страх смерти. У живых так же.
Мертвяк поежился и энергично мотнул головой.
27 
