Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
80 
«Жу-у, жу-у!» – поблагодарил жук насекомьим баском, разломил полированную спину на две половинки, выпростал прозрачные крылышки.
«Счастливого пути», – пожелал ему вслед Иван Максимович.
Услышал неподалеку жалобное хлюпанье – родничок. Полиэтиленовым кульком законопатило. Склонился над ним: «Что же за нелюди тут побывали?» – освободил от мусора, и родничок снова бойко залопотал.
Иван Максимович спешил, ведомый лесным зовом. Вдруг понял, что достиг цели. Ступил на полянку и замер в оцепенении. Вся она была покрыта обрубками деревьев, костровые ямы насквозь прогорели удушливым мазутом, и повсюду валялись консервные жестянки. Смерть царила на цветущем когда-то уголке леса.
Неощутимая ранее, сделалась тесной шишка, ожил кишечник, чуя скорое опорожнение, заспазмировал сфинктер, кровь жарко ошпарила голову. Иван Максимович встал прямо над мазутным ожогом, спустил штаны и осторожно извлек шишку.
Будто сказочный полоз властно проложил себе дорогу сквозь прямую кишку, скользнул на землю. Вот сложилось бубликом первое кольцо, на него легло второе.
Иван Максимович закружил по поляне, волоча разматывающегося змея, перевел дух, оглянулся на оставляемые за собой каловые петли. Только каловые ли? Иван Максимович коснулся змея рукой, легко отломился рыхлый комочек. Уже поднося его к лицу, Иван Максимович осязал, до чего он душист.
«Что это?» – потянул носом Иван Максимович.
«Гумус… – ответил ему чарующий травяной аромат. – Его в черноземе самом плодородном всего частичка малая, а из тебя чистый, без примеси, исходит. Он – наша жизнь…»
Со змеем происходила удивительная метаморфоза. Он разжижился, ушел под мертвую землю. Черная, она вдруг приобрела живой коричнево-желтый оттенок. Страшные горелые пятна исчезли под нежной травяной порослью. Как в ускоренной съемке, из земли проклюнулись стебельки, полезли широкие листья. Бутоны раскрылись в миниатюрные фарфоровые колокольцы, голубые, белые…
Штаны лежали на кедах глупой гармошкой. Сжимая в одной руке гриб, в другой шишку, Иван Максимович зачарованно смотрел на творящееся чудо.
Поляна преображалась. Жесткие стебли хвоща, как иголки, штопали вырубленные прорехи, кисеей укрывал свежие пеньки лишайник. Прорезались листья папоротника, распахнула фиолетовый глаз лесная орхидея.
«Спасибо, дедушка», – зашептали Ивану Максимовичу маленькие голоса.
«Эх, жалко, что гумус во мне так быстро кончился, – посетовал Иван Максимович. – Только какой же я дедушка?»
«Новый… Прежний-то скисшего дождя похлебал, занемог и болотцем выгнил. Без деда и мы все умрем…» – Иван Максимович услышал детский плач растений.
«Приходи к нам раз в год и приноси гумус», – сказали вокруг.
«Так ведь мало его, всего на одну полянку хватило…»
«А ты оставь себе шишку и копи говно до следующего лета, за год оно в гумус перебродит. А когда приходить – сам почувствуешь. К лесу подойдешь, сорви первый гриб, что попадется, он тебя невидимым сделает».
«Хорошо», – согласился Иван Максимович, ласковый ветер коснулся его волос, растрепал, и он зашелестел, как дерево.
Даже посвященный в лесные дедушки, Иван Максимович не забыл, что отсутствовал не меньше часа и его наверняка ищут. Он застегнул штаны, спрятал в карман шишку и побежал обратно, не выпуская гриб из руки.
Опасения, что он заблудился, были напрасными. Показался знакомый овражек, весь в огнистых взрывах иван-чая, поваленный дуб, над которым колыхались белые султаны лабазника и ярко-желтые звезды зверобоя.
«Дедушка, дедушка!» – позвали.
Посмотрел новым зрением и увидел – два подосиновика в малиновых шапочках. Угораздило возле самой тропинки вырасти, в неглубокой суглинистой канавке, что весенний ручей проложил.
«Спрячь нас, дедушка, дети с корзинками придут, соберут».
«Я им, блядь, руки по локоть поотрубаю», – успокоил братцев Иван Максимович, подхватывая охапку опавших листьев, чтобы спрятать грибных близнецов.
За деревьями послышались крики сотрудников, разыскивающих его. Пришла пора становиться видимым. Иван Максимович просто посадил волшебный гриб в землю и вышел к людям.
Ему тогда крепко досталось. Жена закатила дома ревнивый скандал, главным образом потому, что на тот час в компании также не досчитались и молоденькой бухгалтерши Замятиной, вернувшейся из противоположной стороны леса в довольно-таки потрепанном виде.
Жена плакала, трясла индюшачьим подбородком, заставляла клясться, что ничего не было. Иван Максимович клялся. Его простили, даже посмеялись над недоразумением, потом жена заснула, раскидав по постели толстые дрожжевые руки. Иван Максимович смотрел на ее звериные подмышки и безразлично понимал, что она никогда не станет сносной.
80 
