36 
* * *
Столица отряхивала зиму, как нахохленный воробей снег. Улицы еще полны темного снега, витрины не чищены, пролетки грязны, но каждая сосулька торопила весну. Весна — ранняя и долгожданная, подмигивала лужами и шумела стаями воронья над площадями и парками.
Казаров шел по Невскому и старался не смотреть на людей. Поднял воротник, словно искал в нем защиту. Он перебирал в памяти часы с днями и находил частые дыры. Что-то затягивалось, что-то оставалось в лохмотьях. Надо было как-то собрать, выстроить и заключить остатки в стальной обруч, чтобы больше не разбегалось. Но где же взять такой обруч, чтоб удержал сны и воспоминания.
В какой-то миг Ивану показалось, что он спит. И все это: проспект, стылая весна, и он сам в пальтишке — только снится ему или он сам часть чьего-то сна, в который попал и не может выбраться. Он прогнал тень, что мешала ему помнить.
Кажется, жар? Не простудился ли? Только этого еще не хватало. Нельзя простужаться. Нет, показалось. Щеки от ветра разгорелись. Теперь он забыл, куда шел? Ах, да… Надо возвращаться на службу. Сегодня сделал все, что обещал. Это помнил и никогда не путал. За это надо держаться, иначе совсем пропадешь. Что еще остается? Что-то важное было…
Казаров стоял на перекрестке и смотрел себе под ноги. Его задевали локтями в толчее, но все это было не важно. Он вспомнил, что сегодня надо сделать главное, надо успеть то, что никогда не было сном, а стало его жизнью, его смыслом и самой ее целью. Это же так просто, как же он мог забыть! Вот что надо непременно успеть. Сколько там, на башенных часах? Еще успеет. Еще не поздно. Надо только не опоздать. Старые дыры нельзя латать. Пусть будут новые воспоминания.
Он расправил воротник, отряхнул брюки от уличных брызг, догнал конный империал, что плелся по Невскому черепашьим шагом, и прыгнул на подножку. Все-таки быстрее, чем пешком. Теперь Казаров спешил. Он точно знал, что должен сделать.
* * *
Барышня хладнокровно разбирала учебники. Как будто не было полиции. Полиция же помалкивала, переглядываясь, и не решалась приступить к допросу. Быть может, смущала обстановка. Меньше всего эта комнатка напоминала обитель девушки. Железная кровать с худым одеялом, узкий шкаф, стол в чернильных пятнах, старый маятник, два шатких стула и стопка книг по математике. Ни занавесок, ни зеркал, ни тех милых безделушек, что создают исключительно женский уют. Спартанская обстановка намекала гостям: здесь вам не рады, спрашивайте и убирайтесь.
Да и сама барышня словно закована в броню. По серому платьицу с глухим воротом, туго зачесанным волосам и бледному цвету кожи трудно угадать возраст. Морщин еще нет, но уже старуха. Ни эмоций, ни интереса к жизни. И вся она какая-то серая. Кто же в такое может влюбиться? Размышления Коли были прерваны бесцеремонно.
— Я жду, господа, — сказала Татьяна таким бесцветным тоном, будто спрашивала урок у заядлых двоечников.
Лебедев изобразил страшную гримасу, предоставив юному коллеге разбираться самому. Одного допроса в день вполне достаточно. И так пришлось сдавать размякшее тело на поруки дежурному чиновнику.
— Позвольте, госпожа Мамрина… — начал Коля, но что-то сдавило горло.
Татьяна равнодушно ждала, пока юноша откашляется и прохрипит.
— Когда вы познакомились с барышней Лукиной? — наконец выдавил он.
— Мы не знакомились. Мы приехали вместе на заработки, — последовал точный и бесполезный ответ. Как и вся математика.
— Жили с Лукиной вместе?
— Снимали комнату.
— Когда Зинаида от вас съехала?
— Сто двадцать шесть дней назад.
Аполлон Григорьевич невольно свистнул от восхищения. Его удостоили таким пронизывающим взглядом, что он пробурчал извинения. И не рискнул вынуть леденцы.
— Почему вы разъехались? — спросил Коля, словно бросаясь в атаку.
— У Зинаиды началась другая жизнь, — бесстрастно ответила Татьяна, но все-таки добавила: — Ваши вопросы, господа, очень интересны. Но уже прошло десять с половиной минут, а вы так и не объяснили цель вашего визита.
Коля обратился за помощью к старшему. Великий криминалист сделал вид, что внимательно изучает небо в окошке. Дескать, сам нашел, сам привел, вот и выкручивайся как хочешь. И Коля выкрутился:
— Госпожа Лукина найдена сегодня мертвой в номере гостиницы.
Ничто не дрогнуло в сером лице. Татьяна заложила учебник бумажкой, поместила в стопку и лишь тогда спросила:
36 
