84 
В отличие от ужина, номер у пристава оказался совместным с журналистом. Потому Санчес напал на сожителя, как только закрылась дверь номера.
— Может, хотя бы теперь расскажете, господин пристав, зачем вам понадобились эти фифы?
— Эти, как вы изволили выразиться, фифы — важные свидетели, — отозвался пристав. — Кстати, я хотел с вами побеседовать о вашей манере разговаривать. Если вы снова начнете провокации, я возьму вас под стражу и вы будете общаться о государственном устройстве и своем недовольстве политикой ОТК с нашим подопечным. И ночевать будете в фургоне. Уверяю, диван вам после этого покажется раем.
— Великолепно. В таком случае отправляйтесь-ка вы на диван сами.
Журналист прошел через номер и завалился на огромную кровать. Поверх покрывала, не снимая обуви.
— Санчес, вы обнаглели, — попытался возмутиться пристав.
— А зачем вам кровать? Вам и диван не нужен. Вы же нацелились спать в другом номере.
— С чего вы взяли? — опешил пристав, подтверждая подозрения журналиста.
— У вас это на лице написано.
— Это не ваше дело, — помрачнел Ниро.
— Да-да, — поддел белобрысый. — Так и написано: «Желание включено, способность мыслить выключена». Впрочем, что касается способности мыслить, это ваше нормальное состояние.
Ниро надулся, но все же отправился на диван: «В конце концов, можно хотя бы быть немного вежливее при дамах?»
Санчес не стал спорить. Вытянулся на кровати, прикрыл глаза и задремал под ворчание пристава и журчание воды в умывальной комнате.
Проснулся он от легкого пошлепывания по щеке. В комнате уже совсем стемнело. Склонившийся над ним пристав был чист, прилизан и благоухал как парфюмерная лавка. Санчес поморщился. Отчего мужики, не знающие с какой стороны подойти к женщине, собираясь на подвиги, заливают себя вонючим одеколоном и прилизываются, делаясь тошнотворно фальшивыми и омерзительными?
— Вы решили переблагоухать свою пассию?
— Поднимайтесь, мы идем ужинать, — не отреагировал на подначку Ниро.
Санчес сел на кровати, свесил ноги и потянулся, разминая затекшие конечности.
— Скажите, пристав, а зачем вам эти дамы? — полюбопытствовал Санчес и добавил, не давая ответить. — Нет, про важных свидетелей я уже слышал. Вы не мне скажите, вы себе ответьте. И постарайтесь сделать это честно.
Пристав открыл рот, но тут же его и закрыл. Вид у него стал задумчивым.
— А еще скажите, зачем вы им? С какой радости они с вами поехали в столицу?
— Вы на что намекаете?
— Ни на что, — честно пожал плечами белобрысый. — Просто размышляю и стараюсь хоть как-то вернуть эту способность вам.
Санчес говорил предельно мягко, но эта мягкость почему-то разозлила Ниро еще больше.
— Я представитель власти. Понятно? Они свидетели. Одна из них пострадавшая. И они не имели права отказаться. По закону.
— Какой закон в этом приграничном гадюшнике? Пристав, проснитесь.
— Я просил вас раз и навсегда прекратить провокации, господин О'Гира, — металлическим голосом произнес Ниро. — Прошу вас об этом последний раз. Нравится вам внутренняя политика Консорциума или нет, это ваше дело. Я не желаю дискутировать об этом. Меня все устраивает. Я на государственной службе. И будьте уверены, в другой раз я возьму вас под стражу. Вы меня поняли?
Санчес кивнул.
— В таком случае, идемте ужинать, Санчес, — примирительно сказал пристав.
Журналист покачал головой и грустно улыбнулся.
— Нет, господин пристав, я не стану с вами ужинать. Я очень хорошо вас понял.
2
Свет попадал в фургон через три небольших окошечка. Два из них, зарешеченные, располагались по боковым стенкам фургона. Они были настолько узкими, что протиснуть через них голову представлялось невозможным даже в отсутствие решеток. Третье оконце напоминало скорее щель и располагалось в двери фургона на уровне груди. А еще было холодно, жестко и трясло. В углу фургона валялся набитый соломой тюфяк. К стене крепился откидной столик. Ничего, кроме этого, в фургоне не обнаружилось. Лишь узкая дыра посреди пола в противоположном тюфяку углу. Судя по всему, для справления естественных надобностей. Этот импровизированный ночной горшок прикрывался крышкой, но, несмотря на это, из щели дуло и сквозило.
На тюфяке Пантор провалялся весь день. Сидеть, а тем более стоять при движении было невозможно. Пол ходил ходуном, фургон мотало и кренило то на одну, то на другую сторону. Так что он завалился на тюфяк и просто пролежал на нем весь день в мрачных мыслях, качающихся в голове в такт фургону.
84 
