Последние отзывы

  133  

— Этот мерзавец пожелал взять ее себе. Он возит ее за собой, мадонна. Днем ее содержат как пленницу, а по ночам он забирает ее к себе в шатер. Он обращается с ней, как с обычной шлюхой, принуждает ее ко всяческим извращениям, берет ее силой всякий раз, как ему заблагорассудится. А ведь она — женщина из знатной семьи! Говорят, будто это смутило даже короля Людовика и он лично бранил Чезаре за такое обращение с пленницей.

Я отвернулась, пытаясь скрыть от Эсмеральды охватившую меня ярость и боль. Чезаре доказал, что в душе он столь же жесток и груб, как и убитый им брат. Я закрыла глаза, вспомнив тот ужасный миг беспомощного гнева, когда Хуан силой вошел в меня, — и мне захотелось заплакать над судьбой Катерины. Одновременно с этим я испытывала невыразимое презрение к Чезаре и гнев на себя — и, увы, укол ревности.

— Следующий на очереди — Пезаро, — продолжала Эсмеральда. — И его жителям не на что надеяться, потому что этот трус Джованни Сфорца давно их бросил. Чезаре без труда захватит этот город. — Она покачала головой. — Его ничто не остановит, донна. Они с французами пройдут по всей Италии. Я опасаюсь за честь каждой женщины, живущей в Романье.

Однако даже в той напряженной обстановке, что царила у нас в доме, была одна причина для счастья: Лукреция вот-вот должна была разродиться, и оба они — и она сама, и ребенок, энергично брыкающийся у нее в животе, — были совершенно здоровы. Мы с Альфонсо цеплялись за этот единственный источник надежды и радости, в надежде на то, что внук, в котором будет течь одновременно и кровь Борджа, и кровь Арагонского дома, заставит Александра относиться к Неаполю более благосклонно.

Срок подошел в конце октября. Я как раз собиралась ложиться спать. Мои дамы уже сняли с меня платье и головной убор и причесывали меня, когда от входной двери меня кто-то позвал. Я сразу узнала голос донны Марии, старшей фрейлины Лукреции.

— Донна Санча! Моя госпожа рожает и зовет вас! — Эсмеральда тут же принесла мне плащ; я кое-как закуталась в него и поспешила за донной Марией.

В спальне герцогини Бишелье стояла пустая колыбель, уже заполненная подушками и ожидающая появления нового юного вельможи.

В одном углу комнаты стояло старое, украшенное искусной резьбой специальное кресло для роженицы — на нем рожала еще мать Родриго Борджа. Сейчас на этом кресле сидела Лукреция; щеки ее пылали, лоб блестел от пота. В очаге горел огонь, но на Лукреции было теплое одеяние для защиты от холода; оно было задрано до бедер, до отверстия в сидении кресла, так, чтобы повитуха могла осматривать роженицу. Рядом с босыми ногами лежало меховое одеяло, чтобы Лукреция могла укрыться, для удобства либо из соображений приличия.

Рядом с ней сидела та самая повитуха, которая уже ухаживала за ней годом раньше, когда у Лукреции случился выкидыш. Пожилая женщина улыбалась. При виде этой улыбки меня захлестнуло облегчение.

Глаза Лукреции были полны страха, свойственного всем роженицам, но была в них и радость — она знала, что на этот раз ее страдания завершатся счастливо.

— Санча! — выдохнула она. — Санча, скоро ты станешь тетей!

— Лукреция, — весело парировала я, — скоро ты станешь матерью!

— Иди сюда, — позвала она, разжав судорожно стиснутые на подлокотниках кресла руки и протягивая их ко мне.

И снова я взяла ее за руки. На этот раз не было ни вины, ни печали — лишь ожидание чудесного конца.

Роды продолжались далеко за полночь, почти до самого рассвета. Схватки были сильными, но не жестокими. Повитуха сообщила, что ребенок лежит правильно и, поскольку Лукреция уже один раз успешно разрешилась от бремени, вторые роды пройдут легче.

Незадолго до того, как занялся рассвет первого ноябрьского дня, Лукреция пронзительно вскрикнула и поднатужилась изо всех сил — и первенец моего брата завопил, шлепнувшись на сильные, натруженные руки улыбающейся повитухи.

— Лукреция! — воскликнула я, когда она ахнула и натужилась снова, рожая послед. — Дитя здесь! Вот оно!

Лукреция в изнеможении откинула голову на спинку кресла. Она глубоко вздохнула, потом улыбнулась. Донна Мария тем временем послала за кормилицей.

А потом повитуха, уже успевшая искупать ребенка, поправила меня.

— Вот он, — провозгласила она с такой гордостью, как будто это было ее заслугой. — У вас сын, мадонна.

Мы с Лукрецией переглянулись и рассмеялись от радости.

— Альфонсо будет так горд! — сказала я.

  133