Последние отзывы

  106  

Я не колебалась ни минуты. Раз Лукреция желает быть опасно честной, то и я поступлю так же.

— Это ребенок Чезаре.

Несколько долгих мгновений Лукреция, онемев, смотрела на меня широко распахнутыми глазами; лицо ее превратилось в маску горя, гнева и ужаса. Она схватилась за мои руки с внезапной свирепостью рожающей женщины. Потом у нее вырвались гортанные, рваные звуки, в которых я не сразу узнала рыдания.

— Моя жизнь… вся моя жизнь — ложь, — выдохнула Лукреция, когда наконец-то смогла дышать. — Сначала я жила в страхе перед Родриго, — она не сказала: «Перед моим отцом», — а теперь все мы живем в ужасе перед Чезаре. — Лукреция кивком указала на нерожденного ребенка. — Не думай, что я пошла на это из любви.

— Он вынудил тебя? — спросила я. Непохоже, чтобы ее страдания были притворными.

Лукреция устремила взгляд на дальнюю стену.

— До меня у моего отца была еще одна дочь, — с отсутствующим видом произнесла она. — Она умерла много лет назад, потому что не пожелала благосклонно ответить на его заигрывания. — Внезапно Лукреция горько рассмеялась. — Я так долго притворялась, что больше не знаю, какие чувства испытываю на самом деле. Я приревновала тебя как соперницу, когда ты только приехала в Рим.

— Но я отвергла твоего отца, и тем не менее я жива, — выпалила я и тут же смолкла, сообразив, что мое признание лишь добавит Лукреции боли.

При этих словах взгляд Лукреции сделался спокойным и холодным.

— Ты жива, потому что, если бы Александр снова попытался соблазнить тебя или причинил тебе какой-нибудь вред, Чезаре убил бы его. Если не сразу, то через некоторое время, когда представился бы удобный для него момент. Ты жива, потому что мой брат любит тебя. — Ее лицо снова на миг исказилось. — Но он хотел занять место Хуана, и Хуан причинил тебе боль, потому Хуан мертв. Даже отец никогда не посмеет выдвинуть обвинение против Чезаре, хотя и знает правду. А я в безопасности потому, что благодаря мне можно заключить выгодный с политической точки зрения брак. Мне незачем жить. — На лице Лукреции появилось жалкое выражение; она закрыла глаза. — Просто дай мне умереть, Санча. Это будет добрее всего. Дай мне умереть, а сама беги в Сквиллаче вместе с Джофре, если сумеешь.

Несколько мгновений я смотрела на Лукрецию. Я не забыла, как она по собственной воле просила Чезаре, чтобы тот был добр ко мне.

Мои худшие страхи в отношении Чезаре подтвердились. Моя жизнь была в опасности; один неверный шаг, и человек, любивший меня, может с такой же легкостью меня убить, если ему что-то не понравится. Моя жизнь и смерть зависели от прихоти Чезаре, а я не смогу вечно удерживать его на расстоянии вытянутой руки.

Но я была здесь не единственной, кого стоило пожалеть. Ноша Лукреции была куда тяжелее моей. Ею с самого детства манипулировали два неописуемо порочных человека, и у нее не было ни малейшей возможности бежать. Лукреция действительно была несчастнейшей из женщин и отчаянно нуждалась в друге.

Я крепко обняла ее. Каким бы отчаянным ни было наше с ней положение, мы все-таки могли поддержать друг друга.

— Я ни за что не позволю тебе умереть и не оставлю тебя, — поклялась я. — Я вообще не уйду из этой комнаты, пока ты не поешь.

Я постоянно навещала и подбадривала Лукрецию, и постепенно к ней вернулся аппетит, а с ним улучшились и внешний вид, и здоровье. Я не раз повторяла свое обещание не оставлять ее, а она в ответ поклялась, что я всегда могу рассчитывать на ее дружбу.

За время моих поездок в Сан-Систо Александр получил послание от прямодушного Савонаролы, который по-прежнему продолжал проповедовать, вопреки папскому повелению. Савонарола выражал сочувствие по поводу кончины сына его святейшества, и вместе с тем не переставал сурово осуждать Папу за грешный образ жизни. Он утверждал, что, если Александр покается, Апокалипсис можно будет предотвратить. В противном же случае Бог обрушит новые скорби на него и его семейство.

Его святейшество впервые принял слова Савонаролы близко к сердцу. Он отослал прочь своих женщин — и своих детей. Чезаре с Лукрецией и так уже отсутствовали, так что Джофре было приказано отбыть вместе со мной в Сквиллаче и сидеть там до тех пор, пока Александру не угодно будет, чтобы мы вернулись.

Джофре был подавлен этим повелением, которое он принял за наказание; мне же было жаль, что приходится покинуть Лукрецию в такое тяжелое для нее время, но чувство вины мешалось с радостью. Мы собрались и отправились в путь — на юг, к побережью, где и провели два месяца, август и сентябрь, вдали от римской гнетущей жары и сплетен. Сквиллаче был таким же каменистым, бесплодным и провинциальным, каким он мне запомнился. По сравнению с великолепием Рима наш дворец казался жалкой лачугой, а еда и питье — просто ужасными. И тем не менее я наслаждалась отсутствием роскоши; голые беленые стены производили освежающее впечатление, а отсутствие позолоты умиротворяло. Я гуляла по чахлому садику под палящим солнцем, не боясь, что из кустов может кто-нибудь выскочить и наброситься на меня. Я бродила по коридорам, не тревожась, что могу натолкнуться на какую-нибудь ужасную сцену. Я смотрела на синее море — ну и пусть с балкона открывался не самый лучший вид! — и оно мне нравилось, хотя и было не таким красивым, как Неаполитанский залив. Я ела незамысловато приготовленную рыбу с местными оливками и лимоном, и она казалась мне вкуснее любого лакомства на папском пиру.

  106