Последние отзывы

  109  

«Сегодня, в священный вечер, мы, жрецы адхварью, призываем тебя, о Сома Павамана, великий бог, сын неба и земли, Всезнающий Небесный Возлюбленный, позволить нам прикоснуться к соку Господина Леса, сыну Синдху, небесному цветку, принесенному священным орлом, выжатому нами по правилу, очищенному сквозь овечьи шкуры и смешанному под возглас „Вашат!“.

«Вашат!» — крикнула Мария, и я повторила это непонятное слово.

Профессор продолжал:

«Позволь нам восславить тебя, испив божественный напиток, равный силе амрите, а могуществом не имеющий равных, дарующий радость, открывающий взор и дарящий бессмертие! Так опьяняйся же телом, от напитка — для великого дарения! Живя в завете Адитьи, да будем мы в милости у Митры! Вашат!»

Мы вновь повторили это слово. Профессор поднял с подноса бокал с зеленым веществом и макнул в него указательный палец. Он нарисовал себе маленький пентакль. Потом подошел к Марии и нарисовал звезду у нее. Когда он подошел ко мне, я спокойно подставила шею. Профессор нарисовал пентакль и мне. Я не знала, что жидкость въедается в кожу и ее невозможно смыть. С того дня я больше не могла надевать платья, открывающие шею.

Профессор вернулся к подносу, держа в левой руке бокал сомы. Он нагнулся и, взяв правой рукой пустой бокал, начал медленно наливать в него тягучую жидкость и петь какой-то гимн на непонятном языке.

Мы с Марией молча слушали. Когда профессор наполнил бокал на треть, он осторожно опустил другой, с остатком зеленой жидкости, долил в него молока, все также продолжая протяжную песнь.

Было неприятно стоять на коленях на холодном полу, но я терпела, боясь обидеть профессора. Все это представлялось мне какой-то игрой.

Когда зеленая жидкость перемешалась с молоком, Серебряков долил в бокал меду.

Он торжественно поднес бокал над костром, посмотрел в потолок, где был нарисован пентакль, и сказал:

«О Сома-Пушан, помоги мне! Да победим мы во всех сражениях вместе с тобой! Во славу Сомы! Вашат!»

Профессор поднес бокал к губам, сделал большой глоток и сразу передал Марии. Она повторила: «Во славу Сомы! Вашат!», отпила и передала кубок мне. Я, как полагается, произнесла торжественные слова и уже хотела глотнуть, как вдруг увидела, что профессор затрясся. Его тело буквально сотрясали конвульсии. Он дико зарычал, сорвал с себя простыню и закричал:

«Я вижу его! Молодой бог на солнечной колеснице! Как ты прекрасен Сома!»

В этот момент в углу испуганно замычала корова. Профессор безумно захохотал:

«О да, повелитель! Я принесу в жертву быка!»

Голый Серебряков схватил топор, бросился в угол, туда, где стояла корова, и с невероятной силой ударил ее. Кровь фонтаном окатила профессора. Животное упало. Профессор бросил топор и закричал:

«О Сома! Бог вошел в меня! Он — во мне! Я сам стал богом! Я способен видеть сквозь космос и время! Я умею летать! Я могу один сразить орды врагов! Как ты прекрасен, великий бог радости!»

В ужасе я держала в руках недопитый бокал. А рядом со мной на полу билась в конвульсиях Мария. Она тоже сорвала с себя простыню, и я увидела ее тайну. Это было ужасно! Она дико смеялась и размахивала руками.

А сам профессор, схватив факел, стал бегать по комнате, подпрыгивать, танцевать и зачем-то срывать занавески. При этом он тыкал в стены огнем и вопил звериным голосом. Я увидела, что его мужское естество пришло в возбужденное состояние. Профессор подбежал к нам, швырнул факел в костер и набросился на Марию. Он попытался овладеть ею, но девушка сама уже кричала от приступа сладкой боли. Серебряков облегчился прямо на ее грудь. Я не знала, что мне делать, и просто вылила смесь в огонь.

Они бесновались не меньше четверти часа. Но постепенно силы стали их оставлять, и они оба упали без чувств. Я потрогала тело профессора — оно горело. Видимо, у него была очень высокая температура. Жар был и у Марии. Боясь, что они все же замерзнут, я нашла вещи и одела их, как маленьких детей.

Когда профессор и Мария проснулись, они ничего не помнили. Я сказала, что тоже выпила сомы. Серебряков и Ланге чувствовали себя очень плохо и еле могли разговаривать, они были совершенно беспомощны. Я пошла за извозчиком и отвезла их на квартиру профессора.

Вечером этого же дня я снова приехала к профессору, проведать его. Оказалось, что он очень плох. Он не мог есть. Его лицо осунулось, он жаловался на тошноту и головокружение. Я предложила позвать доктора, но Александр Владимирович отказался.

  109