Лёгкий, ненавязчивый романчик 
72 
А.К.: Как правило, такая пьеса являет собою плохой роман, переведенный в реплики с ремарками.
Е.П.: Так вот у Василия Павловича и здесь все по-другому. Он и в драматургии впадает в другую крайность. Создает отчаяннейшую модернягу, понимаешь? Он пишет свой театр абсурда. Забывая, что Антонен Арто, Даниил Хармс и прочие тому подобные граждане хоть и были безбашенными формалистами, но тем не менее работали по железным драматургическим законам, понимаешь?
А.К.: В том-то и дело. В общем, чего спорить? Я считаю, что Аксенов — прозаик Божьей милостью, прежде всего — романист и рассказчик. Все остальное в его литературной жизни было развлечением, попыткой отдохнуть, что мне очень знакомо. Потому что, написавши роман, мне тоже хочется написать что-то ни на что не похожее, во всяком случае, не следующий роман. Поэтому пьесы Аксенова, стихи Аксенова — они внутри литературы находятся, но они не выстраивают облик Аксенова, а живут сами по себе.
Е.П.: Василий Палыч, ты слышишь? Василий Палыч, это не я, не я про тебя сказал, что ты хреновый драматург, а Сашка Кабаков!
А.К.: Я с достоинством опровергаю твой донос на тот свет. Я не сказал, что он хреновый драматург. Я сказал, что его пьесы — это литературная игра.
Е.П.: То есть опытный литературный повар Василий Павлович А. варит свой превосходный литературный борщ, и туда в качестве ингредиента добавляет немножко драматургии. Так?
А.К.: Он и стихи так же использует.
Е.П.: И драматургия эта вовсе не его, а принадлежит перу некоего его литературного персонажа…
А.К.: Пожалуй. Тогда при таком остранении у прозаика руки развязаны, и он может чудить как угодно. Извини, сошлюсь на собственный пример. У меня в романе «Поздний гость», где герой — математик по образованию, есть глава, написанная почти непародийными математическими формулами с пояснениями…
Е.П.: Ну и что?
А.К.: А то, что это тоже литературная игра. У него мог бы быть персонаж, не имеющий отношения к изящной словесности, и тогда он не пьесы бы для него сочинял, а строил дома. И Вася мог бы напрячься да поместить в пьесе архитектурный чертеж, например. Ты, кстати, в этом смысле тоже любитель повыдрючиваться. У тебя в текстах тоже полно чисто литературных игр, которые иногда недоступны чуждому взору человека, принимающего тебя за девственного сибирского мужика.
Е.П.: Не обо мне речь. Хотя… да… У меня ведь целый сборник есть нарочито идиотских, графоманских пьес. Под названием «Место действия — сцена» и с поэтическим эпиграфом, сочиненным лично мной. «У соседей, рыдая, поет фисгармония. Место действия — сцена. В душе — дисгармония». Сборник до сих пор нигде не напечатан, и ни одна пьеса из него не поставлена. Я кусочки из него тоже потихоньку вставляю иногда в рассказы.
А.К.: Потому что мы с тобой, как все, долгие годы занимающиеся литературой, пробуем все понемногу. У меня в романах тоже есть стишки. И я писал пьесы — ну и что? Надеюсь, ты не огорчен, что никому, и тебе тоже, не придет в голову говорить о тебе как о поэте.
Е.П.: Я бы это воспринял как прямое оскорбление. Говорить обо мне как о поэте — это значит говорить обо мне как о совсем говенном поэте.
А.К.: Плюс одуревшем графомане. Если ты, прозаик, себя считаешь поэтом, значит, с тобой что-то не в порядке профессионально. И Вася не считал себя ни поэтом, ни драматургом. Он всегда, в том числе, кстати, отбиваясь от лихих наскоков на его последние романы, говорил: я романист, я написал 28 романов, — и не вспоминал больше ничего, как будто ничего больше и не было. Он ощущал себя только прозаиком. В первую и, может быть, в единственную очередь. А все остальное — отхожий промысел или украшение прозы. Прозаический прием. Давай все же вернемся к теме, к главной книге Аксенова…
Е.П.: Мы вроде договорились не называть ее главной, а както по-другому.
А.К.: Да. Судьбообразующей. И суть наших рассуждений сводится, повторяю, к тому, что Аксенов не был един. Аксеновы были разные. Вот Аксенов — американский писатель, в течение десяти лет живет в Америке, пишет довольно много об Америке. Ну, в частности, «Новый сладостный стиль» — огромный роман… «Звездный билет» — эпоха, а вот «Апельсины из Марокко» почему-то не стали эпохой никак. Это вообще очень локальная вещь, посвященная Дальнему Востоку, где Вася совсем немножко прожил.
72 
