Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
44 
Е.П.: Так, я тебя слушал внимательно, теперь буду возражать категорически. Во-первых, Евгения Семеновна умерла в семьдесят седьмом еще году, и умерла она все-таки не от советской власти, а от рака. Теперь еще: как ты мог звонить Кире, когда в последний год уже он не жил там?
А.К.: Я же говорю, это было не в восьмидесятом, а скорей всего в семьдесят восьмом.
Е.П.: Но вообще-то в твоих размышлениях что-то есть. Смерть матери имела для него огромное значение, у него действительно оказались развязаны руки. Потому что Алеша к тому времени вырос, стал вполне самостоятельной персоной.
А.К.: А я тот случай со смертью собаки хорошо запомнил. И потом, когда прогремел «МетрОполь», я уже не удивлялся такому Васиному… отчаянности такой. Я ж вообще на животных повернут, как и Вася, к слову. С последней своей собакой, тибетским спаниелем Пушкиным, он постоянно целовался. А тогда, в семьдесят восьмом, я еще подумал — ну, Вася озлобится теперь совсем… Так и вышло.
Е.П.: Да, и можно было предположить, что в ответ на эту непримиримость власть начнет выдавливать его из страны. Они бы за один «Ожог» Васю выдавили бы, даже если б не было «МетрОполя». Потому что посадить тогда всемирно известного писателя Аксенова они уже не могли.
А.К.: Да, после Солженицына уже не могли посадить никого из знаменитых людей. Начали выдавливать. Вот Марченко могли держать в лагере, пока он не умер там, а знаменитостей не могли. Ну и следует заметить, что тех, кого в тюрьмах и лагерях держали — тех держали все-таки за реальные политические действия, а не за литературу. То есть за «Хронику текущих событий», еще за что-нибудь в этом роде, но не за роман, не за интервью. То есть за то сажали, что по действовавшему тогда уголовному кодексу считалось преступлением…
Е.П.: Да что ты говоришь такое! И за романы сажали, и массу людей таскали за их рукописи. В провинции сажали прекраснейшим образом — и за стишки, и просто за чтение!
А.К.: Но Аксенова им упрятать было слабо. Аксенова подверстать под статью они не могли.
Е.П.: Они не могли подверстать под статью, например, даже Кублановского. Потому что у него уже книжка вышла на Западе, там были такие резкие, просто нагло антисоветские стихи. А он мне рассказывал, что когда на него дело передали из КГБ в прокуратуру, его таскали на допросы и спрашивали, например, кто такой «симбирский шакал» у него в стихах? А он объяснял, что это отец Керенского, директор гимназии! И это следователя удовлетворяло — формально ответ получен… Однажды он пошел на допрос, и мы с ним договорились после допроса в два часа встретиться у памятника Пушкину. Два часа — его нет… Но у нас была договоренность, что если в два нет, то еще в три прийти. Я прихожу в три часа — уже появился Кублановский с вытаращенными от изумления глазами: ему сообщил следователь, что не нашел в его книге состава преступления!.. Так что сажать они уже действительно… ну, не то чтобы опасались, но сдерживались.
А.К.: Дело в том, что, хотя уголовный кодекс советский был вполне людоедским законом, его хватало, только чтобы бороться с людьми, прямо обнаружившими себя как враги системы. Сталинский уголовный кодекс был посерьезней. В советские времена в рамках борьбы с культом личности писали «нарушения социалистической законности». А я всегда стоял на том, что никаких нарушений социалистической законности не было, а была законность такая: по уголовному кодексу сталинскому можно было за антигосударственные преступления расстреливать детей с двенадцати лет. А потом все смягчилось, и уголовный кодекс уже стал такой, что не всегда срабатывал. Уголовный кодекс с семидесятой статьей — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»…
Е.П.: Семидесятая статья была «Антисоветская агитация и пропаганда»…
А.К.: А, правильно! «Распространение» была… сто девяностая прим, да… смотри, основополагающие вещи забылись уже… И вот это все не всегда срабатывало. Они не всегда решались давить до конца. Причем чем дальше было от Сталина, тем меньше решались. Никита Сергеич мог в закон задним числом ввести статью и расстрелять за валютную фарцовку Рокотова и Файбишенко. А уж Леонид Ильич на такие вещи не решался… В общем, Васе непосредственно от советской власти угроза такая страшная не исходила. Но могли просто выгнать. И я тебе говорю — примерно с семьдесят восьмого-семьдесят девятого года Вася был к этому готов. Он на все махнул рукой: ну выгонят, так выгонят, не выгонят — останусь. И он пошел до конца. Выход из Союза писателей, когда вас с Ерофеевым исключили, — это предусматривало продолжение. Не может быть просто так: демонстративно, со скандалом, вышел из Союза писателей и живи себе…
44 
