Последние отзывы

  20  

Е.П.: Неужели ж не помню…

А.К.: И вот Вася Толю Гладилина «сделал на повороте» — Анатолий Тихонович, как любитель скачек, мне это выражение, надеюсь, простит.

Е.П.: Интересная у тебя мысль… А не полагаешь ли ты, не подходишь ли ты таким образом к причине его смерти, например?

А.К.: До смерти еще доживем, Жень, поговорим еще об этом… А пока — первый, первый номер.

Е.П.: Ты говоришь, а у меня все в голову лезут различные наблюдения и воспоминания. О том, кто хорошо был одет в среде советскописательской. И вывод такой: дело не в том, кто был хорошо одет, а кто отвратительно, а в том, что одежда Аксенова всегда была еще и протестом.

А.К.: Вот у вас, товарищ секретарь Союза советских писателей, твидовый пиджак с золотой звездой, а я буду еще покруче. И даже подороже.

Е.П.: Да, и подороже, потому что знайте, что эта страна наша, а не ваша. И мы не хуже вас, а лучше, и одеты даже лучше. Это такой конформизм, но как-то так… наоборот. И в этом много подросткового, юношеского. А в позднем Аксенове, в поздней прозе, исчезли названия марок и всего прочего, он уже не пишет, какой сорт виски пил. В жизни стиляга остался, а из литературы это ушло.

А.К.: Я тебе даже скажу, на чем это кончилось. Это кончилось на его первом, на мой взгляд, настоящем американском романе «Новый сладостный стиль».

Е.П.: Согласен. И вот еще что: все это внимание к вещам, к брендам, как теперь говорят, ведь было у него вначале наивно и в литературном смысле старомодно, традиционно. У писателей XIX века все это было.

А.К.: Правильно, начнем хоть с Пушкина.

Е.П.: Да, еще не было человечество развращено, не видело в каждом упоминании какого-нибудь предмета и его марки скрытую рекламу. Да ее и не было вообще…

А.К.: Поэтому у Пушкина чуть ли не в каждом стихотворении — бренд.

Е.П.: И никто не упрекал его в этом, никому в голову не могло прийти… А Василию Павловичу, кроме естественного для писателя стремления описать реальную жизнь, а не совписовскую — ну, мы уже об этом говорили, — было наслаждением упомянуть марку, потому что он ее знает, понимаешь? Мне кто-то сказал из славистов еще в восьмидесятые, что поэтому чувствуется в Аксенове советский человек, а мы, он сказал, просто не замечаем этих марок.

А.К.: Со славистом не согласен. А Пушкин тоже был советский человек? Или он другой рифмы к «обед», кроме как «брегет», придумать не мог?

Е.П.: При чем здесь Пушкин-то?

А.К.: Пушкин тоже советский человек?

Е.П.: Брегет — это уже стало нарицательным названием часов.

А.К.: После Пушкина.

Е.П.: Да, факт, признаю.

А.К.: После Пушкина, дружок мой, а во времена Пушкина «Брегет» был просто фамилией производителя и новомоднейшей маркой очень дорогих швейцарских часов. Собственно, и до сих пор…

Е.П.: Ну да, и, кстати, эта, как ее, шляпа-то…

А.К.: Боливар.

Е.П.: Точно, боливар. Пожалуйста.

А.К.: «Надев широкий боливар…» Что это значит? Это значит, что, во-первых, Онегин — модный человек, он носит широкополую шляпу модного фасона. И, во-вторых, какого именно модного? Вольнодумного, революционного, названного в честь южноамериканского революционера Симона Боливара. Это примерно так, как в разгар левацкой моды — майка с Че Геварой. Или как в семидесятые — джинсы аксеновские, хипповые, клеши…

Е.П.: Ты себя цитировал, а мне-то ведь тоже хочется… Я придумал ставшее популярным выражение: мол, вся современная русская проза вышла из аксеновской джинсухи… Это очень относится к нашему нынешнему разговору. И сейчас я тебе расскажу о происхождении этой, возможно, спорной мысли, понимаешь. Значит, дело в том, что, когда я жил в квартире… в квартире покойной Евгении Семеновны Гинзбург, там висела Васина куртка джинсовая, очень красивая, такая, с беленьким воротничком, примерно в таких сейчас ходят многие бомжи… понимаешь.

А.К.: Воротник из искусственного меха.

Е.П.: Да, из искусственного меха. И мне эту куртку страшно хотелось поносить, понимаешь, но я боялся, что я курточку-то возьму, выйду — и Васю встречу. Нехорошо. Я поделился сомнениями…

А.К.: Да и затрещит тулупчик-то…

Е.П.: Нет-нет, еще все о'кей было тогда, тогда еще у меня был вес примерно на пятнадцать килограммов меньше. И вот я поделился этими сомнениями с другом, Виктором Владимировичем Ерофеевым, а он человек добрый, значит, не прочь дать совет товарищу, и он мне дал совет.

  20