Последние отзывы

  189  

Е.П.: На пять лет — это «порядочно»?

А.К.: Битов стал основоположником и знаменем следующего за ним поколения, постмодернистского. Аксенов писателям этого поколения чужд. Они его, конечно, это… уважают. Но Битов, в отличие от Аксенова, для них — свой. И я скажу тебе почему. Потому что Аксенов все еще романтик, а Битов уже нет.

Е.П.: Драматург Виктор Славкин — старый аксеновский друг, еще со времен «Юности». Но мы забыли еще одну главную дружбу — Белла Ахмадулина, Борис Мессерер. С Беллой и Борей у Васи были особые отношения. Белла рассказывала мне, как она Васю увидела в первый раз совершенно случайно в самолете, когда летела в Ригу. Она мне говорила, что всю жизнь относилась к нему, как к брату. Кстати, Боря с Беллой были свидетелями на свадьбе у Васи и Майи. Помнишь, я тебе рассказывал, как они в Переделкине выставили на улицу около дачи стулья со свадебными подарками — старинные кружева, еще какой-то антиквариат… Прохожие писатели с ужасом на них глядели — свадьба была в разгар «дела “МетрОполя”».

А.К.: Есть даже знаменитая фотография, как они значительно позже, уже во время перестройки, по Вашингтону бредут, Белла и Вася. Все еще молодые, красивые. Я берегу книжку «В поисках грустного бэби», где Вася на форзаце выкадрирован из этого снимка, такой вот настоящий глоб-троттер, мировой путешественник, в этом своем длинном пальто, английского стиля кепке с ушами…

Е.П.: Подзаголовок аксеновской «Гибели Помпеи» — «Рассказ для Беллы», а Белла посвятила ему одно совершенно гениальное стихотворение — «Сад». Так что Вася — родной человек для Беллы. Брат. «Мой старший брат»… Трифонова мы еще забыли, Юрия Валентиновича, в нашем свободном разговоре.

А.К.: Знаешь, тут удивительная вещь. При моем молитвенном отношении к покойному Юрию Валентиновичу я Трифонова, к сожалению, при жизни не знал. А Вася о нем особо не распространялся. Говорил как-то так, мельком, что вот мы от джаза балдеем, а Юра Трифонов от спорта торчит, от футбола. Мое ощущение — они, наверное, инстинктивно друг друга так это… уважали. Но были совершенно противоположными людьми во всех отношениях — и в литературном, и в человеческом. Принципиально разные писатели, принципиально разные люди. Думаю, это такая была взаимная заинтересованность двух, можно сказать, богатырей. Но отнюдь не дружба, тем более близкая.

Е.П.: Стоп! Мы забыли важнейшего друга Аксенова — Владимира Высоцкого. Причем не только друга, но и реального персонажа романа «Ожог»…

А.К.: И не только в «Ожоге», он его во многих текстах изображает, например в «Новом сладостном стиле»…

Е.П.: Мы когда ехали в Крым весной семьдесят девятого, то Вася бесконечно крутил в машине Высоцкого. Не джаз, а именно Высоцкого. Подпевал, как мог, услышав «Баньку по-черному»… В восьмидесятом, когда только-только оказался в Париже, позвонив оттуда Белле в разгар Олимпиады, чтобы спросить, как дела, услышал в ответ тихое: «А у нас Володя умер». — «Как? Какой Володя?» — и тут же все понял. И повторял оттуда в трубку: «Не может быть! Не может быть!»

А.К.: Мне вот что странно. Высоцкий в его искусстве — я не беру в расчет все остальное: «мерседес», подаренный Мариной Влади, его курточки джинсовые — Высоцкий в своем искусстве был человек сугубо русский. И блатная его лирика, и военная, и сатира — все это такое сугубо русско-советское. Или антисоветское, что одно и то же. А Вася западник был во всем. И тексты его испытали сильное западное влияние, понимаешь? Он в этом смысле не мог… не должен был быть близким Высоцкому. Вот что для меня в их взаимоотношениях интересно.

Е.П.: Здесь я с тобой не во всем согласен. Васю, я думаю, привлекала бьющая через край витальность, энергия текстов Высоцкого. И многие песни Высоцкого, об алкашах например, это и «аксеновские» сюжеты Аксенова. «Вы не смотрите, что Серега все кивает» — это ведь почти из «Ожога», из главы «Мужской клуб»… Но я вдруг о другом подумал. О том, что Вася, пожалуй, относился к Высоцкому в какой-то степени с бóльшим пиететом, чем Высоцкий к нему. Вот он мне рассказал историю, как он однажды пришел в театр на Таганке, и Высоцкий за кулисами с ним разговаривал как-то так сухо, скучно, раздраженно. Потом, не прошло и пятнадцати минут, снова Высоцкий откуда-то появляется, объятия распахнуты, глаза сияют… Вася только после смерти Высоцкого узнал, что тот принимал наркотики, хотя как врач мог бы и догадаться. А я во время Васиного рассказа задумался, как это гордый Вася мог Высоцкому позволить с собой беседовать «сухо, скучно, раздраженно»? Ведь во время наших совместных встреч были у них нормальные, ровные, дружеские отношения. Васю, возможно, массовая слава Высоцкого привлекала, привлекало, что он — любимец народа. А Высоцкого — то, что Вася профессиональный литератор, известный литератор, ибо Владимир Семенович комплексовал и страдал оттого, что его не считают полноценным поэтом. Да и к своему актерству он относился, я думаю, спокойно, как к способу получения денег. И потом ему поклонницы докучали. Он однажды опоздал ко мне на полтора часа, пришел злой, как собака, ему какая-то истеричка антенну у «мерседеса» отломала, чтобы только кумир обратил на нее внимание. А где в советской Москве было новую антенну найти? Нашел. Через полтора часа… Белла мне рассказывала, что в свое время обращалась к тем людям, которые потом написали о нем прочувствованные некрологи, монологи и стихи, с просьбой посодействовать публикации хоть каких-либо его поэтических текстов. По ее словам, один известный поэт ответил ей тогда: «Перестань, Белла, какой из Володи поэт? Он же актер, бард, песенник, знаменитость, хороший парень». То есть перед Васей он робел, чувствовал себя начинающим. А Вася перед ним тоже робел, полагая его великим.

  189