Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
38 
– А бабки есть? Ну ты, белобрысый, бабки у тебя есть?
– Нету! – угрюмо пробормотал Федя. Уже готов, что бить будут. Готов и принял. Как судьбу.
– А поискать? – Лапа в чужой карман. Федя лапу придержал. Насколько мог.
– Нету, говорю.
– Ну ты че, крутой? Да, крутой? Козел ты! Понял!
Юра с другой стороны дернулся, но сосед придавил:
– Сидеть, салабон!
«Времена,– подумал Ласковин.– Лет десять назад хотя бы в подворотню увели, с посторонних глаз».
Он распрямил спину, повернулся к первому засранцу. Вот уж точно – засранец. Морда прыщавая, кислая, умывался, должно быть, летом последний раз.
– Испарись!
Одно слово. И взгляд тоже один.
Хватило бы: взгляд у Андрея весомый. На настоящих бойцов действует, не то что на оборзевшую шелупонь.
Но вмешался третий. Тот, что сзади, за скамейкой. Активно вмешался. Захватом за горло, локоть – под подбородок… в общем, правильный захват. И здоровья хватает, а уж положение – лучше не придумаешь: ногой не достать, опоры никакой… Лицо Ласковина вмиг отяжелело от прилившей крови. Что делает человек, когда его душат? По яйцам бьет. Или пальцами в глаза. А если иначе? За руки хватает. Верно, если иначе – никак, нужно – за руки. Нажатие на точки, например… Но куртка у ублюдка толстая, руки накачанные… Впрочем, можно и покрасивей сделать, если ты не старушка в лифте, а действующий коричневый пояс.
Андрей взялся за удушающую руку, слегка подсел – ноги под скамейку, зацеп снизу – резко толкнулся вперед, прижав руку душителя подбородком к груди. Ха!
Выглядело очень красиво: шелупонь-качок перелетел через Ласковина, дрыгнув ножками в воздухе (горло отпустил – какое там горло!), и смачно приложился спиной по краю песочницы. Хорошо, зима, песок подмерз – а то сломал бы детское развлечение. Хорошо и то, что в куртке, а то бы спину сломал.
– Испарись, я сказал! – Андрей вернул взгляд на прыщавого.
Тот, что с другой стороны, рыпнулся было, но Ласковин, не глядя, выхлестнул кулак, и второй герой уткнул ряшку в шаловливые ручонки. Ха-ар-роший фингал будет!
– Я – все. Я уже! – Третий привстал, курточку Федину рефлекторно поправил-пригладил.– Уже уходим, шеф! Уже…
– У, бля, козел, бля, еш твою… – выл справа подшибленный.
– Это он кому? – осведомился Ласковин.
– Не надо, шеф, не надо! Я… мы… он все понял, шеф. Уже уходим, уже ушли, шеф…
– Срань тоже прибери.– Андрей пнул ногой шапку «душителя». Сам «душитель» уже подавал слабые признаки жизни.
– Убивец! Убивец!
Откуда-то возникла бабка с палочкой, заплясала около скамейки.
– Убивец! Убивец! – Отважно тыча палочкой Ласковину в ногу.– Не трожь его, не трожь!
Прыщавый, не пострадавший, глянул на бабку дико, затем толкнул подшибленного, вместе подхватили приятеля под руки, подняли, шапочку тоже прихватили и уплелись раны зализывать. Бабка же продолжала вопить и приплясывать. Именно такая бабка, каких эта самая шелупонь за червонец по башке лупит. Самый живучий вид хомо сапиенс. Пива в ларьке купить нельзя, чтоб рядом не возникла этакая старушонка с протянутой лапкой.
– Ой, помоги, внучек!
Ласковин иной раз «помогал». А вот Митяй, тот в таких случаях говорил:
– А где ж твои внучеки, бабушка?
– Убивец!
М-да.
– Пойдем, ребята, кофейку попьем,– сказал Ласковин, поднимаясь.
«Злой становлюсь,– подумал он.– Это плохо».
– Ну ты им дал! – восхищенно проговорил Юра. Старушки они словно бы и не видели. Зато засветись над Ласковиным нимб – приняли бы как должное.
– Перестань,– отмахнулся Андрей.– Сявки, шавки. Времени нашего не стоят.
Что правда, то правда. И о времени, и о том, что не стоят. Если б крупную мерзость вот так же легко давить…
– Развяжусь с этими,– кивок в сторону Мастерской,– пристрою вас в настоящее место. Только уж чтоб деньги из мелюзги не выколачивали! – Улыбнулся, дав понять: шутит. Да, если б тех пристроить вовремя к Зимородинскому или к Шиляю, когда он еще сэнсэем был, а не коммерсантом. Нет, вряд ли. Не взял бы Слава. И Шиляй не взял бы. Мразь – мразь и есть. И учит ее такая же мразь! Ласковин вспомнил почти профессиональный захват «душителя».
Хотя, если сравнить со вчерашним, с ноктовизором… «Жигуленку» жалко! Первая машина – как первая женщина.
«Как же все-таки они меня нашли? – подумал Ласковин.– Может, Лидочка-принт подсобила?»
Может быть. Ну и Бог с ней.
Не пойдет Ласковин к ней разбираться. Женщина есть женщина. Только Богу известно, когда ее наказывать, а когда утешать надо. Нет, не будет Ласковин наказывать Лидию Андреевну. И утешать тоже не будет… Булочка с вишенкой…
38 
