Последние отзывы

  25  

Двое стояли в тишине.

— Смотри, звезда падает! — воскликнула Кэтрин. Доминик схватил руку Кэтрин и прижал к груди.

— Цыгане верят, что падающая звезда — это вор, взлетевший со своей добычей. Если ты укажешь на нее, человека поймают.

Кэтрин взглянула в его лицо. Свет падал так, что полутонов не было, резко очерченная линия скулы, губы, а дальше — темнота. Она не могла отвести взгляда от его губ, так красив был абрис, так четок. Этот цыган совсем не походил на тех, с кем до сих пор ей приходилось встречаться. Он воистину был человеком из другого мира, ничего общего не имеющего с тем миром, в котором жила она.

— Наши обычаи так непохожи. У нас считается хорошим делом поймать вора. Цыгане воспринимают виновного как жертву?

— Они всегда принимают сторону слабого, — спокойно пояснил Доминик. — Цыгане знают, что жизнь нередко заставляет человека идти вразрез со своей совестью.

— Даже причиняя горе другим?

Доминик пожал плечами.

— Жизнь для них не более чем игра. А в игре бывают и пострадавшие. Хотя этого стараются избегать.

— Вот тут ты не прав, Доминик. Цыгане, с которыми мне приходилось общаться, жестокие и черствые люди. Им нравилось мучить меня всего лишь потому, что я не такая, как они.

— Я знаю таких людей, хотя мое племя — другое. Цыгане много терпят от оседлых людей. Терпели и раньше, будут терпеть и впредь. Их жизни не позавидуешь. Их обращали в рабов, сжигали на кострах за колдовство, говорили даже, что они едят людей.

— Едят людей?! — испуганно вскрикнула Кэтрин.

Доминик кивнул.

— Да. Лет двадцать назад в Австрии, сорок цыган были повешены за это. А через несколько дней выяснилось, что никто из монахов, якобы съеденных цыганами, на самом деле никуда из монастыря не пропал.

— Господи!

— Одни племена перенесли больше страданий, иные меньше. Может быть, поэтому те цыгане так плохо с тобой обращались. Хотя здесь, как и везде, есть добрые, есть злые. Но пока ты с нами, тебе не о чем беспокоиться.

Доминик поцеловал ее руку.

Кэтрин почувствовала тепло его губ, тепло его поддержки, обещание покровительства и даже нечто большее.

— Уже поздно, — сказала она, высвобождая руку. — Мы не заблудимся в темноте?

Доминик стоял рядом. Хотя он и не касался Кэтрин, но девушка всем своим телом ощущала его волнующее присутствие.

— Спускаться легче, чем подниматься. Не заблудимся.

Кэтрин взглянула на маленькие желтые огоньки внизу: в городе светились окошки домов.

— Здесь красиво.

— Мои люди каждый год в это время года приходят сюда. И каждый год я поднимаюсь на эту гору. Я люблю это место.

— Мне кажется, будто сюда нисходит сам Святой Дух. Нет ни времени, ни пространства. Будто стоишь на пороге чего-то таинственного и возвышенного, что прячется за этими стенами.

Доминик улыбнулся.

— Я знал, что тебе понравится.

Он пристально вглядывался в ее лицо. В бездонных черных глубинах его глаз скрывался голод и что-то еще, чему Кэтрин не знала названия. Уходить он не собирался.

— Я хочу тебя, — сказал он, подвигаясь ближе. — Я не хочу никакой другой с того самого момента, как увидел тебя.

Хрипловатый звук его голоса дрожал, уносил за собой, словно ветер.

У Кэтрин пересохло в горле.

— Нет. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

Доминик приподнял черную бровь.

— Неужели у тебя такая короткая память, малышка? Как только я решу, что время пришло, ты ничего сделать не сможешь.

Кэтрин облизнула пересохшие губы. Да, он может сделать это. Наверное, ей следовало бы бояться его, но она боялась только себя.

— Ты говорил, что не станешь меня принуждать.

Он обнял ее. Одной рукой прижимая ее к себе, другой он коснулся ее волос, пропустил пальцы сквозь густой шелк, рука его скользнула вдоль шеи вверх, к щеке; едва касаясь бархатистой кожи кончиком пальца, он повторил абрис ее лица, линию скулы, подбородка, лаская, дразня, вызывая трепет.

Ноги у Кэтрин налились свинцом.

— Ты в самом деле думаешь, что мне придется применить силу?

Черные, как оникс, глаза, раздевали ее, совращали, манили. Ничто не укрылось от его внимания: ни дыхание, ставшее отчего-то хрипловатым и частым, ни гулкие удары сердца.

— Если ты думаешь, что я поддамся, ты ошибаешься. Меня не собьют ни твои речи, ни ласки.

— В самом деле нет?

Доминик чуть отстранился, опустил руки, пристально глядя на нее. Она могла бы повернуться и уйти, но что-то мешало ей. Доминик наклонился, коснулся губами ее рта, и губы его были нежны, словно пух, и ласковы, ласковы… Язык его легко коснулся ее сжатого рта, просто так, не требуя, не раздвигая губ. Кэтрин качнулась к нему навстречу в тот самый момент, когда он отпустил се.

  25