38 
Ласковин расплатился, вышел и направился к таксофонным автоматам.
Вставил карточку, набрал номер Зимородинского.
– Слава,– сказал он,– ты не мог бы к нам подъехать?
Двое наблюдали, как светловолосый человек в кожаной куртке звонит, потом, вытащив карточку, поворачивается и идет в сторону Благодатной улицы.
– Проверим,– предложил старший. Огляделся и тут же обнаружил пятерых омонов с автоматами, явно не знавших, к чему приложить молодецкую силу.
– Веди его,– бросил он второму, а сам направился к омонам.
– Простите,– очень вежливо обратился он.– Я видел, как вон тот человек подобрал пистолет. По-моему, боевой.
– Который? – хищно спросил самый молодой, прыщавый сержант.
– Вон тот.
Омоны ринулись сквозь толпу… а их осведомитель тут же потерялся.
Ласковина грубо схватили за плечо. Он рефлекторным движением смахнул руку, развернулся… и увидел наставленные автоматы. Менты.
– Стоять, сука! – рявкнул самый сопливый на вид.
– Стою,– холодно произнес Ласковин.
Руки чесались поучить их вежливости. Но ведь стрелять начнут сдуру. А вокруг люди…
– Как насчет представиться? – осведомился он.
– Сейчас я тебе представлюсь! – прошипел другой.– Руки за голову, ноги расставить! Серега!
Серега тут же с профессиональной ловкостью обшмонал Ласковина и сразу обнаружил пистолет.
На лицах омонов выразилось полное удовлетворение.
– Ага,– радостно сказал Серега и с ходу врезал Ласковину коленом в пах.
– Опаздывает,– недовольно проговорила Наташа.– Как всегда, опаздывает.
– Ничего,– примирительно сказал Зимородинский.– Я не спешу. Тем более мы не договаривались на конкретное время.
Он взял гитару, провел ладонью по струнам:
- «Мне надо на кого-нибудь молиться,
- Подумайте, простому муравью
- Вдруг захотелось в ноженьки валиться,
- Поверить в очарованность свою…» [4]
Пел он тихо, почти речитативом, и аккомпанировал так же тихо, а глаза стали мягкими и беззащитными. Таким Наташа не видела его никогда. Даже и представить не могла, что он может быть таким.
Наташа оперлась подбородком на ладонь, сказала задумчиво:
– Не знала, что ты играешь.
– Шутишь? – Зимородинский покачал головой.– Разве это игра? Так, для себя…
Он положил гитару на тахту, рядом с Наташей, провел ладонью над свечой. Пламя сразу удлинилось, потянулось к его руке, словно живое. Живое…
- «И танцующее пламя, золотые языки,
- Мы берем его руками
- И смеемся от тоски.
- Мы срываем мысли-блестки,
- И глотаем желтый дым,
- Травяной, сухой и острый,
- Нам, как боль, необходим…
Надо бы записать»,– подумала Наташа. И тут же забыла. Рука Зимородинского гладила подлокотник, но Наташе показалось: пальцы его касаются не полированного дерева, а ее собственной кожи, такой же темной и блестящей.
– Ты сейчас какой-то другой, Слава,– сказала Наташа.
Зимородинский молчал.
Наташа взяла гитару, ей нужно было занять руки.
Зимородинский тут же откинулся в кресле, переплел пальцы, приготовился слушать.
Наташа села поудобней, перекинула ногу за ногу. У нее были очень красивые ноги. Редко какому мужчине удавалось не обращать на них внимания. Зимородинскому удавалось. Он всегда смотрел только в глаза. Или чуть-чуть глубже. Наташа чувствовала: он доверяется ей. Полностью. Не требуя ничего взамен. Отдаст ей все, что она попросит. Даже собственную жизнь. Слава ничего не говорил, но она поняла. Такая власть пугала и завораживала. Будто смотришь в пропасть…
«Мне надо на кого-нибудь молиться…»
Пальцы Наташи скользили по белым упругим струнам. Как по живому.
- «„Упаду и не заплачу!“
- Косточки излом.
- Голова/соломка, мячик/
- Набок повело.
- Белый-белый,
- Сладкий-сладкий —
- Поднял, уронил.
- Скачет, катится лошадка…
- Ты ведь не забыл,
- Как летели-облетали,
- Кожицы нежней,
- Маки-дни из давней дали
- Ежевичных дней?
- Сколько терпких юных весен
- /беспечальный ряд/,
- В них ушла /и не воскреснет/
- Спутница твоя.
- Прежний звук уже не впору,
- В спаленке темно.
- Золотистые озера
- Журавлиных снов —
- Там, где парусник из луба,
- А тебя ведет
- Не она… а жесткогубый,
- Сумрачный фагот.
- Сквозь танцующие снегом
- Редкие леса,
- Мимо Свири и Онеги – прямо в небеса…»
Наташа запнулась…
38 
