Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
42 
Духарев вернулся в Межич только через месяц. Сначала в столице дела были, потом боярина одного местного замирял, который решил от царя новопомазанного отложиться.
Словом, приехал за Людомилой, когда уже листья осыпаться начали.
В Межиче всё было путём. И во многом потому, что оставил Духарев тут свою полусотню. Богумилы, правда, больше не совались, зато пару раз наезжали ватажки печенегов. Но, узнав, что в Межиче — гридни воеводы Серегея стоят, отправлялись восвояси. А вот соседа Межича, старого болярина, пощипали крепко. Сам-то он в замке отсиделся, но из подвластных ему деревенек вымели всё подчистую и смердов порезали.
Но к тому времени, когда приехал Духарев, печенеги из здешних мест уже ушли. Так что необходимость в гарнизоне практически отпала, и Духарев гридней своих забрал. Кроме одного. Полянин Дужка выразил желание остаться. Понравилось ему тут. Духарев возражать не стал. Предложил Людомиле оставить Дужку управляющим, а старого Пчёлку забрать с собой в Преславу.
На том и порешили.
К сожалению, в Преславе Духарев провел всего два дня. Оказалось, что на юге Булгарии — мятеж. Сразу несколько городов отказались платить подати и на западно-европейский манер объявили себя вольными городами.
Святослав отреагировал быстро и жестко. Скорым маршем преодолел полстраны и обрушился на мятежников «аки пардус». К зиме все взбунтовавшиеся города были замирены.
Теперь можно было с уверенностью сказать: война в Булгарии закончилась.
Царь Петр отрекся от престола. Вернее, об этом объявили: сам Петр после инсульта и двух слов внятно произнести не мог. На царство был помазан его сын Борис, который тут же отдал «старшему брату» Святославу придунайские земли, города на них, караванные пути и право взимать на них пошлину. Святослав торжественно поблагодарил. Затем «высокие стороны» подписали договор о военном и торговом союзе, и киевский князь отбыл в Переяславец, где намеревался отныне держать свою ставку. Вместе с ним отбыл и патриарх, официальная резиденция которого была в Доростоле, принадлежавшем отныне Святославу. В Великой Преславе Святослав оставил крепкую дружину под началом Щенкеля. Договор договором, а некоторая предосторожность не помешает.
Духарев тоже остался на зиму в булгарской столице и встретил здесь новый, девятьсот шестьдесят девятый год от Рождества Христова. И зима эта была одной из лучших в его жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РУСЬ И СТЕПЬ
ПРОЛОГ
Густую липкую вонь в юрте дикаря не перебить ни благовониями, ни даже едким дымом, струившимся от жаровни.
«Так, должно быть, пахнет в аду», — подумал проедр Филофей, опускаясь на кошму и скрещивая ноги по степному обычаю.
Снаружи — холод, обжигающий лицо ветер. Здесь — жар и смрад, оседающий на коже мерзкой липкой пленкой.
Всё здесь было противно священнику. И смрадная юрта, и дикарские обычаи, и сам дикарь, здоровенный, голый, с руками и торсом, размалеванными грубыми узорами и мордами лживых языческих божков.
«Будь ты проклят, кровавый содомит», — подумал проедр, но ненависть и отвращение никак не отразились на выражении его лица. Филофей был опытным дипломатом и уже одиннадцать лет свершал свой подвиг: помогал язычникам истреблять друг друга, отвращая их от разорения христианских земель. Ради этого богоугодного дела проедр был готов терпеть страдания и лишения. Знал, что воздастся ему и там, на Небе, и здесь, на земле.
— Значит, крепко завяз пардус в чужой земле? — спросил пацинак.
— Крепко, — подтвердил священник. — Всеми четырьмя лапами.
— И не скоро вернется? — Прищуренные глазки пацинака колют, как ножи. А ошибешься — вынет пацинак настоящий нож и по-настоящему выколет собеседнику глаза. Филофей видел, как пацинак это делает. С удовольствием. Но ни тени сомнения нет во взгляде священника.
— Не скоро, — говорит он. — Может — никогда.
— Ха! — скалится пацинак. Зубы у него ровные, желтые, крепкие. Наверняка не болят. А у проедра вот уже вторую неделю болит зуб. Ни молитва, ни полоскания не помогают. Эту боль тоже приходится терпеть.
Пацинак перестает улыбаться.
— Что тебе нужно, жрец? — спрашивает он, — Зачем ты приехал?
Он уже задавал этот вопрос. Второй вопрос, который он задавал Филофею. Первым было:
«Ты привез мне золото?»
42 
