Последние отзывы

  39  

Как сказала бы киевско-мюнхенская Кошка Циля: «Об подождать трап — не могло быть и речи!» Я вылетел на поляну навстречу Тимурчику, напрочь забыл о своем весе и прыгнул на этого ставшего мне ужасно близким мальчишку. Естественно, я тут же опрокинул его на землю и, облизывая всю его мордочку, лихорадочно зашептал ему в ухо:

— А Шура?.. Где Шура?! Шура где?! Тимурчик! Где Шура?..

— Ну ты даешь, Кыся! — тиская меня и подозрительно принюхиваясь ко мне, сказал Тимур. — Где это ты так надрался?!

— В вертолете, в вертолете!.. Я стресс снимал! Где Шура, я тебя спрашиваю?!

— Разуй глаза, пьяная морда! — по-русски сказал мне Тимур. — Вон они с мамой идут... Ой, что у нас тут творится!.. Моя мама так запала на твоего Шуру, что...

Дальше я уже ничего не слышал...

И ничего не видел.

Только Шуру.

Он шел рядом с Рут в тех же самых темно-зеленых вельветовых брюках, которые мы еще с ним покупали на нашей районной барахолке у станции метро «Академическая». Он был в той же самой теплой спортивной куртке, подаренной ему его варшавским другом и собутыльником, польским журналистом Сташеком...

На Шуре не было ничего американского. Я увидел его таким, каким я оставил его в своей памяти навсегда.

Он был только чуть бледнее обычного.

Я сполз с Тимура и не поскакал навстречу Шуре, а пошел...

Я шел к нему уже так давно и так долго, что на всякие подскоки и прыжки, а уж тем более на стремительный бег у меня просто не было сил. И торопиться мне было уже некуда.

Шура попытался было рвануться ко мне, но Рут мягко придержала его, и он просто медленно опустился передо мной на корточки.

Я подошел...

Мы посмотрели друг другу в глаза, оба не сказали ни слова, и я тупо и неловко полез на него, цепляясь когтями за ветхую польскую курточку.

Я вскарабкался к нему на грудь, намертво обхватил передними лапами его за шею, а задними вцепился в него так, что оторвать меня от Шуры можно было бы только лишь по частям и с применением серьезных технических средств...

Вместе со мной Шура встал во весь рост.

Я почувствовал его запах, который снился мне столько месяцев... Услышал, как бьется его сердце... Ощутил тепло его рук и, уже совершенно не соображая, что я делаю, поднял голову в синее нью-йоркское небо и ЗАВЫЛ!!!

... Потом мне говорили, будто звук моего голоса был столь ужасен и одновременно столь призывен, что, словно по мановению волшебной палочки, из всех окрестных улиц — начиная с Сорок второй и кончая Сорок седьмой, где раскинула свои грандиозные дома Организация Объединенных Наций, к нашей поляне с президентским вертолетом, с самим мэром Роберто Джулиани (я уже не говорю о том, какую свиту он для понта приволок с собой на эту встречу!), с тучей репортеров и толпами зевак, стоявшими за полицейским ограждением...

...вдруг, откуда ни возьмись, СТАЛИ СТЕКАТЬСЯ КОШКИ И КОТЫ ВСЕХ МАСТЕЙ, ПОРОД И НАЦИОНАЛЬНЫХ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ!

ИМ БЫЛО НАПЛЕВАТЬ НА ВСЕ — НА ОГРАЖДЕНИЕ, НА МЭРА, НА ВЕРТОЛЕТ, НА ВСЕХ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ! СВОБОДНЫЕ СОЗДАНИЯ — ОНИ ШЛИ НА ВОЙ СОБРАТА, И КАЖДЫЙ ИЗ НИХ СЛЫШАЛ В ЭТОМ ВОЕ ЧТО-ТО СВОЕ, СОЗВУЧНОЕ СО СТРУНАМИ ДУШИ ЛЮБОГО КОТА, ЛЮБОЙ КОШКИ ЛЮБОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ!..

Потом говорили, что Котов и Кошек было десятки тысяч!

Во всяком случае, когда мы вечером смотрели телевизор, зрелище это было ГРОЗНЫМ И ВПЕЧАТЛЯЮЩИМ.

Но в тот момент, на этой ООНовской лужайке, я ничего не видел. Даже Шуру не видел. Я его чувствовал под своими лапами, ощущал всем своим телом, каждой шерстинкой, слышал его дыхание, и мне было этого вполне достаточно.

Правда, кое-что я все-таки услышал. Это когда мэр Нью-Йорка мистер Роберто Джулиани спросил у Тимура:

— А скажи, Тим, что бы я мог сделать для тебя и твоего кота Мартына?

Тимур немедленно ему ответил:

— Сэр! Мы с Мартыном были бы вам очень благодарны, если бы вы дали ему официальное разрешение ездить в нью-йоркских сабвеях и автобусах. А то мне приходится прятать его в рюкзак и я каждый раз рискую нарваться на штраф.

— Ол райт! — сказал мэр. — Вы сегодня же получите это разрешение. Что еще?

— Ничего, сэр. Большое спасибо. Со всем остальным у нас теперь все в порядке, — вежливо ответил ему Тимур...

* * *

Теперь у нас совсем-совсем другая квартира!

В том же Квинсе, на той же Шестьдесят пятой, в том же доме, но выше этажом — как раз над квартирой мистера Бориса Могилевского.

Квартира — огромная! Пять комнат. Наша с Тимурчиком — раз. Гостиная с камином и гигантским телевизором «Мицубиси» — два. Комната для всяких служебных и личных занятий лейтенанта полиции Рут Истлейк — три. Кабинет литератора Александра Плоткина — четыре... И их общая спальня с Рут — пять!

  39