Последние отзывы

  8  

— Но, папа, ведь это… это обман! Разве ты не знаешь, что подделка произведений искусства карается по закону?

— Только в том случае, если тебя схватят за руку, — хладнокровно возразил Франс Винтак.

Сирилла попыталась продолжить разговор, но он ушел, повторяя про себя, что непременно сделает такую копию, что ни один знаток не сумеет отличить ее от оригинала.

Через некоторое время Франс Винтак направился к некоему сэру Джорджу Бомону, который, как было известно Сирилле, слыл известным меценатом.

Поскольку в те времена в Англии еще не было публичных картинных галерей, подобных тем, что имелись на континенте, сэр Джордж разрешал художникам пользоваться его личной коллекцией для копирования известных картин, имевшихся в его собрании. Среди таких художников был и Франс Винтак.

Обычно, находясь в доме сэра Джорджа, он делал лишь беглые наброски с картин, привлекших его внимание, а уже дома заканчивал копии. Затем подделки шли торговцу картинами, а художник приступал к следующей работе.

Сириллу приводили в восторг творения отца.

— Это просто изумительно, папа! — восклицала девушка. — И все же то, что ты делаешь, дурно…

Но когда неделю спустя Франс передал ей деньги, которых хватило не только на то, чтобы уплатить по счетам, но и на лекарства для матери и еду для всей семьи, девушка почувствовала, что невольно радуется этому, хотя в глубине души и понимала, что сей промысел не совсем законен.

— Надо бы мне найти другого торговца, а это ох как непросто, — как-то признался дочери Франс Винтак.

— А что случилось с тем, кто всегда покупал у тебя картины? — поинтересовалась Сирилла.

— Я не хочу больше иметь с ним дело — он слишком хорошо меня знает, так как бывал в нашем доме и прекрасно помнит, что у нас нет ничего ценного.

— Тогда почему же он купил предыдущие картины?

Франс от души расхохотался.

— Он подумал, что я их украл, и поэтому не задавал никаких вопросов.

— О папа! Неужели тебе приятно, что кто-то считает тебя… вором?

— Да мне все равно! Пусть считает меня кем хочет, лишь бы исправно платил, — невозмутимо ответил Франс. — К несчастью, в последний раз удача от меня отвернулась. Мне пришлось довольствоваться значительно меньшей суммой, чем та, на которую я рассчитывал.

В голосе отца зазвучали сердитые нотки, и, чтобы его успокоить, Сирилла поспешила напомнить:

— Однако этих денег хватило, чтобы заплатить доктору и купить лекарства для мамы…

— А что, доктор был у нее сегодня? — перебил дочь Франс.

Сирилла кивнула.

— И что сказал?

— Что ей нужен отдых и нормальное питание. Еще он дал список новых лекарств, которые мы должны купить для мамы. Прежние что-то мало помогают…

Франс помрачнел и вышел из комнаты. Вскоре Сирилла услышала, как он поднимается по лестнице в спальню жены.

Лишь когда дверь за отцом закрылась, девушка дала волю своим чувствам.

— Мама ни в коем случае не должна догадаться, чем занимается отец. Она это не переживет… ее убьет одна только мысль, что он изготовляет подделки… попросту надувает тех, кто их покупает!.. Это ужасно, дурно, преступно… И все же я не представляю, как иначе нам выпутаться из того бедственного положения, в котором мы находимся.

Но и новые лекарства не принесли улучшения. Мать Сириллы таяла, как свеча. Оживлялась она лишь в те минуты, когда в комнату входил Франс Винтак.

Ее щеки озарялись слабым румянцем, и на какое-то мгновение на лице несчастной женщины проступали черты той юной девушки, которой она была когда-то.

Однако болезнь, увы, уже нельзя было победить. Все средства оказывались тщетными — бедная женщина слабела на глазах. И однажды утром Франс, проснувшись, обнаружил, что его любимая мертва.

Когда Сирилла узнала об этом, ей показалось, что свет померк. Мать была для нее всем — жизнью, счастьем, наконец, всем тем, что олицетворяло для девушки понятие «дом».

Лишившись горячо любимой матери, Сирилла почувствовала себя лодкой в бурном море, оставшейся без руля и ветрил, влекомой безжалостной волной неизвестно куда и не имеющей ни сил, ни умения пристать хоть к какому-нибудь берегу.

Горе Франса Винтака не знало границ.

День за днем просиживал он у себя в студии, уставясь бессмысленным взглядом на холст, натянутый на подрамнике, и время от времени дрожащей рукой пытался набросать на нем любимый образ, однако тут же сердито стирал рисунок, как будто эти жалкие линии были не в силах передать восхитительные черты его любимой.

  8