82 
– Разумеется, я не собираюсь стоять в сторонке и наблюдать за происходящим. Все наличные силы будут выведены в море и укроются за Лаотяшанем. Как только и если только японцы наскочат на мины, миноносцы и канонерки устремятся в атаку.
– Канонерки?
– Понимаю, скорость у них такова, что эпитета «устремятся» к ним никак не отнесешь, но все же будем надеяться, что уж тринадцать узлов они худо-бедно дадут, а значит, меньше чем через десять минут будут на дистанции открытия огня. Отправлять шестнадцать миноносцев против двух броненосцев, трех крейсеров и четырех миноносцев без поддержки – не очень хорошая мысль.
– По-моему, выдвигать в атаку весь подвижной состав – не очень хорошая мысль.
– Отчего же?
– Случись тяжелый бой, а это, скорее всего, неизбежно, нашим кораблям не выстоять в подобном противостоянии. Нет, отправить миноносцы, конечно, имеет смысл, но только их, без поддержки канонерок, – те слишком медлительны и, случись повреждения, вообще будут двигаться со скоростью прогулочного шага.
– Повторяю, атаку миноносцев необходимо будет прикрыть, а кроме канонерок, сделать это некому. Есть еще «Пересвет» и «Полтава» – они, разумеется, тоже не будут отмалчиваться, но на эффективность их огня рассчитывать не приходится, хотя и сбрасывать со счетов тоже не стоит.
– Может, хотя бы новые мины использовать – все же двадцать два кабельтова…
– Нет. Мины будут старого образца. – Макаров упрямо сжал губы в тонкую линию. Он прекрасно осознавал, какому риску подвергает свои корабли, но, как видно, отступаться не собирался.
Науменко никак не хотел соглашаться с Макаровым по поводу участия в предстоящем бою канонерок. В конце концов, они были практически единственными, кто нес вахту по охране похода, в их ценности в предстоящем деле он сильно сомневался, как, впрочем, и сам адмирал, но тот не видел иного выхода. А ведь выход-то есть!
– Степан Осипович, Звонарев высказал одно предположение. Он считает, что внезапно возникшая дальнобойность японских броненосцев объясняется тем, что они подтопили свои корабли с одного борта.
– Как-как? Господи, как же все просто! Я уже было уверился в том, что мы попросту не обладаем всей информацией о кораблях противника, а ларчик-то просто открывался… – Адмирал задумался на некоторое время, прошелся по каюте, затем, резко остановившись, посмотрел на Науменко: – Нет, все же пора нам на свалку. В который раз мне уже утирают нос молодые. Двадцать восемь орудий – это уже не восемь.
Рассвет как по заказу выдался хмурым и туманным, хотя на море не было никакого волнения. Русские миноносцы призрачными тенями скользнули на внешний рейд и взяли курс на юг, туда, где обычно проходили японские корабли. Время было подобрано удачно: несущие дежурство ночью миноносцы уже сошли с блокирующей линии, броненосцы и крейсеры еще не подошли. Туман не был сплошным, стелясь над морем рваными полосами, снижая видимость порой до нулевой, но все указывало на то, что он не продержится достаточно долго и уже часа через три должен истаять. Этого времени было вполне достаточно. Операцией по установке мин был назначен командовать Иванов – в конце концов, чья идея, – который сильно нервничал. Задача была поставлена весьма серьезная, а выполнение усложнялось тем, что в постановке участвовали сразу несколько кораблей, – будь здесь его «Амур», трудностей не было бы никаких, а так…
Мины выставляли в одну нитку на расстоянии двадцати метров друг от друга, при этом охватывая место дрейфа дугой, в форме скругленной в углу буквы «Г», открытой частью в сторону крепости. Как только один миноносец завершал постановку, эстафету тут же принимал следующий, разгрузившийся отваливал в сторону, а его место занимал другой. Так эта карусель и продолжалась, пока не была выставлена сотня мин. Получился своеобразный выложенный минами угол. Конечно, дорогое удовольствие, но, с другой стороны, если минная засада удастся, то веселье обещает быть знатным.
Закончив с постановкой, миноносцы начали оттягиваться в западном направлении, чтобы укрыться за Лаотяшанем, куда уже направлялись миноносцы, не участвовавшие в устройстве минного заграждения. Здесь в полном безвестии им предстояло ожидать развития событий.
Мысли, догадки, небывалое нервное напряжение. Челюсти сжаты, скулы сводит так, что кажется, будто их скрутило в тугой узел, руки живут собственной жизнью, то теребя и оправляя мундир, хотя в этом нет никакой надобности, то извлекая платочек и, помусолив его, возвращая на место, многие утирают пот – странно, вроде и не жарко, – иные нервно курят, управляясь с папиросой в несколько нервных и глубоких затяжек. Одним словом, состояние у всех взвинченное. Матросы посматривают на офицеров, бледные как полотно, – они прекрасно осознают, что происходит: у командиров нервы на пределе, но вид решительный, что внушает уверенность и подчиненным. Кто-то крестится, вознося молитвы едва шевелящимися губами, кто остервенело протирает орудие, словно это какая медяшка и ее непременно нужно надраить до зеркального блеска. Наиболее крепкие деловито проверяют работу механизмов, удовлетворенно кивая – мол, хорошо, – а чего нехорошего-то, если все уже не по разу проверено.
82 
