Последние отзывы

  44  

— И вообще, — сказал Селезнев, — у меня уже руки опускаются. Сергей Николаевич взял на себя ответственность за этого гражданина... — Он показал на Димку. — Вот и пусть они сами разберутся, можно ли так жить дальше.

Тут я почувствовал, что Селезнев просто не знает, как поступить с Димкой, и поэтому вдруг заговорил так неконкретно. Я Василия Григорьевича в этот момент хорошо понял. Он командир — ему на каждое ЧП реагировать нужно. А тут вроде и реагировать не на что. Подрался... А с кем? В служебное время? Нет. Милиция отпустила? Отпустила...

Ну, думаю, самый момент моего отсюда увести. Всем сразу станет легче. И говорю:

— Разрешите, Василий Григорьевич, я с ним сам поговорю?

А Селезнев только рукой махнул: забирайте, мол, его к чертям собачьим...

И мы вышли.

Идем мы по летному полю, дождичек моросит, под ногами сырость причмокивает. Нам бы рулежные дорожки асфальтированные и полосу бетонную — нашему аэродрому цены бы не было!

Идем, молчим, под ноги себе смотрим.

— Ну а если опять от полетов отстранят? — наконец спросил я.

Димка пожал плечами.

— С кем ночью-то сцепился?

Воспитатель из меня — хуже не придумать...

— Ну чего ты молчишь? — обозлился я. — Подумайте, партизан какой! В милиции он молчал, у комэска молчал... Мне-то ты хоть можешь сказать, с кем ты ночью сцепился?

И тут этот щенок посмотрел на меня — и рот до ушей.

— Потерпевший, — говорит, — пожелал остаться неизвестным.

Я даже сплюнул:

— Это ты потерпевший, а не он! И я потерпевший... Потому что ты мой второй пилот, а не чей-нибудь.

— Сергей Николаевич, — остановился Димка, — я тут вам одну штучку достал. Только вы не обижайтесь.

Он огляделся вокруг, порылся во внутреннем кармане своего кителя и вытащил очки.

— Вот... — неуверенно произнес Димка. — Этот старик сказал, что они будут как раз...

Я даже задохнулся от бешенства! Я эти очки выхватил и как хрястнул о землю!.. А этот мерзавец таким мученическим голосом говорит:

— Господи!.. Я все это так себе и представлял...

Ну тут я уже не выдержал, бросился к нему и чувствую — убью сейчас!

Он от меня шарахнулся, но я сгреб его за грудки, приподнял и давай трясти. А сам приговариваю:

— Да я знаешь что из тебя сделаю?!

А он болтается у меня в руках, глаза кровью налились, и сдавленным голосом так нахально мне отвечает:

— Знаю, знаю... Вы меня угробите... Только не сейчас, а на посадке. И себя тоже...

И тут мне так все противно стало! Я его брезгливо отбросил и говорю ему:

— А пошел ты...

Хорошо, что чей-то двигатель заревел на больших оборотах, потому что я ему так сказал, куда идти надо, как я с самого фронта не выражался. Но я думаю, он меня прекрасно понял.

Бывает же так в жизни — двигатель заглох как раз в тот момент, когда я ему кончил советовать.

Я повернулся и зашагал от него прочь. Иду, еле ноги переставляю.

— Сергей Николаевич!

Да провались ты!.. Знать тебя не знаю.

— Сергей Николаевич...

Я остановился и резко повернулся к нему:

— Ну?

Стоит рыжий, смотрит на меня спокойно, и рожа у него такая безмятежная...

— Вы очки забыли, — говорит и достает из кармана еще одну пару очков. Достает и протягивает ее мне.

Я просто обалдел. Растерялся самым настоящим образом. И сдался.

— Ну не гад ли ты, Димка?..

— Гад! — радостно улыбнулся рыжий. — Просто жуткий гад!..

Он опасливо протянул мне очки и, все еще не отдавая их, сказал:

— Только, Сергей Николаевич... Я прошу вас без этих... Как их? Бросков на дальность... Это последние. С самой модерновой оправой.

СЕЛЕЗНЕВ

Каждый раз, когда я сталкиваюсь с необходимостью разъяснить человеку, что он совершил плохой поступок, а следовательно, поступил нехорошо, я теряюсь. Мне всегда кажется, что несправедливые действия настолько очевидны для всех, что любая попытка даже примитивного анализа, якобы имеющего воспитательное значение, граничит с идиотизмом. Но это мое частное, чисто субъективное мнение, которое я не собираюсь широко прокламировать. Напротив: моя должность и мое положение время от времени обязывают меня заниматься так называемой «воспитательной работой». Пожалуй, это самое тяжелое для меня. По всей вероятности, я просто не умею этого делать.

Поэтому, когда я увидел, что ко мне в кабинет примчался Сергей Николаевич Сахно, я был счастлив. Я с первой же секунды готов был отдать ему его несчастного Димку, который стоял передо мной непривычно тихий, подавленный, но сохранивший способность с гранитным упрямством не отвечать ни на какие вопросы.

  44