Глава двадцать восьмая, в которой выясняется, что прилежный холоп ложится спать сытым

– Я тя ромеям продам,– говорит Горазд.

Купец сидит на краю телеги, свесив ноги. Броню он снял, кожаную поддевку и рубаху тоже. Жарища! Солнце палит вовсю. Душный болотный дух: справа – заболоченный берег озера, слева – лиственный лес. Старый.

Горазд почесывает грудь. Тупые ногти скрипят по жесткому волосу. Сложение у купца богатырское. На животе, правда, порядочный слой сала, но плечи и руки – сплошные переплетения мышц и жил. Пожалуй, на чемпионате по армреслингу у Горазда были бы серьезные шансы на победу.

– Ромеи таких любят. Здоровых. Будешь в ихнем цирке бороться.

– Не буду! – мрачно заявляет Серега.

Руки его связаны за спиной, на ногах – веревка полуметровой длины. Нормального шага не сделать, приходится семенить. И семенить быстро, поскольку еще одна веревка одним концом привязана к телеге, а другим – к Серегиной шее. Отстанешь или споткнешься – и потащит по дороге волоком. Петля не затяжная, но приятного мало. Серега уже попробовал. Конечно, его подняли, поставили на ноги, но не сразу. Дали, так сказать, ощутить все прелести кандидата в висельники. Спина болит, нога болит, бок… И пить хочется. Серега облизывает сухие губы…

– Будешь,– говорит Горазд.– Ты упрямый, но не дурак. Тебе же лучше. А то посадят на галеру – там и сдохнешь. Или в рудники. А так, может, и выкупишься. Тем боле ты с ромеями одному богу кланяешься. Слушай, что я говорю, чужак, и не спорь. Я тебе добра желаю.

Добряк нашелся!

– Пожалел волк кобылу,– бурчит Духарев.– Пошел ты!

– Напрасно серчаешь,– возражает купец.– Какое мне уважение от богов будет, если со мной всякий чужак да пришлый, навроде булгарова отродья, прекословить начнет? Тебя продам, да и булгарят тож продам. За девку степняки гривен пять дать могут.– Купец говорил неторопливо, рассудительно.– Пять, а то и поболе, поелику девка в болестях людских понимает. А что чернява да худа, так у них свои бабы такие ж.

Серега угрюмо молчал.

– Мы – кривичи,– разглагольствовал Горазд.– Это наша земля от пращуров. А всякие там варяги, меряни да древляни здеся корню не имеют.

– Ты это Скольду скажи,– проворчал Духарев.– Или этому, который в Полоцке. Роговолду.

Горазд пожал плечами.

– Князь Игорь со своей русью придет да уйдет,– заявил он.– А Роговолд полоцкий вообще из-за моря пришел, да тож как пришел, так и уйдет. А мы, кривичи, всегда будем.

Серега вступать в дискуссии по национальному вопросу не стал. У него были более насущные проблемы: водички бы попить. Да отлить. Да смыться, если получится.

На следующий день Духарев решил: надо менять тактику. Если за ним будут приглядывать так же качественно, как этой ночью, ни за что ему не удрать. Поэтому весь следующий день он демонстрировал упадок духа, с Гораздом больше не спорил, а к вечеру стал даже и поддакивать. И немедленно получил послабление: утром с его ног сняли веревки. Хотя, может быть, дело было не в поведении Духарева, а в том, что Горазд решил поспешить. В этот день Серега отшагал в общей сложности километров сорок. А к вечеру караван из четырех телег, шести всадников, одного разговорчивого купца и одного неразговорчивого кандидата в галерники выехал на речной берег. Река была настоящая, не чета Сулейке. Гораздов поезд уже поджидали. В песчаной бухточке стояли два суденышка, каждое – метров по пятнадцать в длину. Гораздовы лодьи.

Серегу развязали и заставили перетаскивать груз с подвод на корабли. Духарев упрямиться не стал, работал усердно, не отставая от Гораздовых парней. Попытки удрать он тоже не сделал, поскольку место было открытое, а на удобном бугорочке разместился наблюдатель, в руках у которого имелся лук, а тул со стрелами был расстегнут. Духарев совсем недавно имел возможность убедиться, что такой вот стрелок способен снять бегущего зайца. Серега же был намного крупнее самого крупного зайца, а бегал значительно медленнее.

Весь груз был переправлен к заходу солнца. Поужинали лепешками и жареной олениной. В еде Духарева не ограничивали, а расщедрившийся Горазд охотно угощал Серегу пивом. Духарев заглотал литра три и даже слегка опьянел. Но сделал вид, что не слегка, а в полный рост окосел.

  41