Последние отзывы

  67  

– Смотри, я купила его…

– Какая ты молодец, что купила! Очень красивое колечко для маленькой девочки.

Красивая мама маленького будущего автора не была жадной, как и мама Насти Кузнецовой. Напротив, она была весьма щедрой и всегда поила, кормила и выгуливала многочисленных гостей черноморских лет. Просто она так же не умела не только слышать, но даже слушать, как и мама девочки Поли. А маленький будущий автор был глуп и обидчив. И ещё всё время страдал от собственного несовершенства. Акт дарения же несовершенен, если то, что мы можем преподнести, не нужно. Поэтому слово «…тебе» так никогда и не было произнесено, зато у автора есть серебряное кольцо с бирюзой. С удивительной бирюзой – то сильно голубой, как волны ялтинского галечного побережья, то отчаянно зеленоватой, как волны одесских песчаных прибоев. И вообще, автор куда больше любит серебро, чем золото.

А однажды муж автора – на первую годовщину свадьбы – купил тогда всё ещё будущему, хотя уже и не маленькому автору, серебряный антикварный кофейник и сказал:

– Смотри, я купил его тебе!

– Ах! – изумился немаленький тогда ещё не автор. – Как красиво! Куда изысканнее, куда аристократичнее, чем бутафория, из которой пьёт свой кофе Беня Крик в «Искусстве жить в Одессе»!^[75] – выкрикнула из будущего автора пятилетняя девочка. – Но где ты взял деньги, у нас же нет ничего лишнего, кроме долгов?! – строго насупилась в ещё не авторе взрослая рациональная женщина.

– Какая разница! – рассмеялся муж.

– Ну, ты и пижон! – довольно хмыкнула уже немаленький ещё не автор.

Впрочем, какие авторские годы! Вполне возможно, он когда-нибудь осядет со своей счастливой старостью где-нибудь у волжского плёса под причудливо изгибистой сосной и будет «понаезжать» в дорогую столицу лишь раз в год для подписания авторских договоров на следующую беллетристику. Выпивать бутылку вина с директором и шеф-редактором издательства, рюмочку абсента с друзьями и крепкий чёрный кофе с виски где-нибудь в одиночестве прежде любимого кафе на Таганке, если к тому времени облик ещё одного родного авторского города не изменится до очередной неузнаваемости. Потому как детская Москва маленького будущего автора и Москва нынешнего автора – это две большие разницы, как говорят сами знаете где.

Нынешний же автор уже давно ни от кого ни в чём не зависит, не рефлексирует бесконечно, как рефлексирует любая здравомыслящая женщина, потому как любой нормальный автор слегка безумен и бессовестен. И мало чьими суждениями, кроме своих собственных, мужа и дочери, интересуется. Дедушки и бабушки автора давно умерли. Отец и мать автора – замечательные люди, всё тихо понимающие и всё в авторе молча принимающие. Две тысячи километров негромкости, отделяющие не слишком юного уже автора от постаревших уже родителей, способствуют пониманию и приятию друг друга гораздо больше, чем тысячи и тысячи пустых слов, произрастающих торжествующими могучими сорняками на почве совместного существования. Бесплодными колючими обжигающими борщевиками эмоций и непроходимым чертополохом взаиморасчётов, отбирающими полезные минеральные вещества, воду и солнце у плодоносящих живых чувств. Родители же мужа ей гораздо больше, чем просто родители, потому что когда-то приняли неизвестную девчонку с юга, сердитую, как все юные максималисты, на всё человечество, со всеми «недостатками, слезами и припадками, скандалами и сдвигами и склонностью ко лжи, считая их задатками, считая их глубинами, неведомыми тайнами…»^[76] авторской души. Они не интересовались, что у неё есть за душой, не подозревали в ней охотницу «за хорошей партией и/или московской пропиской» и плевать хотели на цвет её тогдашнего «основного документа». Родители мужа просто налили неправильно заваренного чаю безо всяких варений, зато так тепло и сердечно, что сердитая девчонка с юга разрыдалась, и слёзы – эти надёжные защитники сердитых девчонок – смыли всю глупую злость. И будущему автору стало ещё лучше, чем просто хорошо, с этими неслучайными, навсегда своими людьми.

Автор, в отличие от вымышленных персонажей, не страдает экзистенциальной тоской ни по южному морю, ни по балтийским ветрам, ни по песчаным волжским плёсам. Потому как в любой момент, если заблагорассудится, может купить билет на поезд, самолёт, пароход и оказаться в искомой точке текущего бытия, чтобы испытать текущие бытийные прорывы. Автор не беседует не к месту с незнакомыми посторонними стариками. Лишь однажды автор сидел со слишком взрослым для него мужчиной и его большой собакой у широченной линии океанского прибоя, где-то на атлантическом побережье под массачусетским Салемом. Огромного величественного прибоя, так не похожего на камерные морские прибои авторского детства, и молчал вместе со знакомым неслучайным пожилым ирландцем, владельцем большой собаки – лохматого бобтейла Бьорка. Молчал о том, что как-то однажды внезапно разлюбил всех слишком взрослых мужчин, потому что оказалось, что есть мужи без возраста, у которых времени – целая вечность, и они с удовольствием потратят её на автора. Ну, то есть не «они», конечно же, а он. Один-единственный. Но это уже совсем другая история о совсем других вымышленных героях.

  67