Последние отзывы

  57  

О, нет. Шарик не лайка. Шарик – он Шарик и есть. Но он удивительно похож на лайку внешне, как бывают похожи новые богатые на старых богатых. Шарик знает всего пару команд: «Сидеть! Лежать! Дай лапу!» – и, пожалуй, всё. Больше ничего не знает. Как не знают новые богатые никаких языков, кроме родных. Шарик угадывает. Как и новые богатые, он интуитивно умён, интуитивно хитёр, где надо – отличный манипулятор, да и сподличает – недорого возьмёт, особенно если не испытывает к человеку никаких чувств. А он не испытывает к человеку никаких чувств. Человек – это симбиотическая собаке форма жизни. Симбиоз возможен только в виде взаимовыгодного сотрудничества. Собака делает то-то и то-то. За это человек её кормит. Всё. Вот почему-то сделал исключение для Насти. Видно, старость не за горами. Хочется уже не только работы и полной миски за интуитивную умность, интуитивную хитрость и интуитивную подлость, но уже и чего-то исконно аристократического, будь ты сто раз беспороден, богат или беден. Будь ты ни то ни сё или сбоку припёка, тебе рано или поздно хочется любить и быть любимым, а не сотрудничества, партнёрства, контракта, симбиоза и всего того, что нарисовали люди на чистом листе этой жизни своими неумелыми карандашами.

Шарик – не ни то и не ни сё. Он – правильный деревенский «собака». «Собака», тщательно отобранный бабой Марусей из целой череды заведенных щенков. Лет десять назад, вслед за умершим «дидом», сдох предыдущий Шарик, отличный охранник, громкий «звонок» и сильнодействующее «психическое оружие». Понимающий, что еда – это то, что лежит в миске, а не бегает на подворье. Цыплят душить нельзя, а кротов в огороде – наоборот, нужно. В общем, носитель всех тех знаний и умений, которые требуются от деревенской собаки. Не больше, но и не меньше. Вернее, он не сдох, а сильно заболел, как иногда сильно болеет всё более-менее долго идущее по пути к смерти живое. Захворал по факту изнашивания сердечной мышцы, временнОй разболтанности суставно-связочного аппарата, перебоев с поставками секретов и гормонов, обрывов «проводов», передающих нервные импульсы, и прочего «сопромата» формы существования белковых тел. Баба Маруся отвела старого Шарика на опушку того самого леса, где сегодня они с Настей собирали «грыба», и пристрелила из «дидова ружжа» старого немощного Шарика, «бо куды мэни хворый собака? Я тоди щэ в колхози робыла, та дома трэба то прыбраты, то попраты, то попрасуваты, я вже нэ кажу про горОд. Корова щэ була. Йижы трэба наготуваты. Дров порубаты. Та и шо мэни, вэтилинара до нього выклыкаты усёму сэлу на смих? Нэма колы мэни за старым собакой доглядаты. Пожыв – нэ тужыв, та й годи. Ну то застрЭлыла, а собака ж потрибэн. Куды я без гарного розумного собакы? Я ж една тут мэшкаю, диты та онукы тилькы литом прыйижжають. То я спочатку у Г’анны малэ кутя прыбрала…»

Настя, открыв рот – настолько дик для неё этот обычный для сельских прагматизм, – слушает рассказ бабы Маруси. Рассказ о собаках маленькой сухонькой старушонки, чем-то похожей на маленькую сухонькую Иду Абрамовну, только бодрую, говорливую и не тронутую ржавым налётом безумия. Насколько спокойно, буднично и деловито рассказывает баба Маруся истории своих Шариков, настолько равнодушен при этом Игорь, говорящий с Настей по-русски и тут же переходящий на этот странный суржик, обращаясь к бабке. Он ест борщ и закусывает самогон жареными сыроежками прямо со сковородки. И ей начинает казаться, что она не в хате тихого украинского села где-то на границе Винницкой и Хмельницкой областей сидит за семейной «вэчерей», а стала персонажем офортов Гойи «Капричос», а то и вовсе в один из сюжетов Босха провалилась.

«Кутя Г’анны» не оправдывает бабы-Марусиных надежд. Пустобрешничает, душит не только цыплят, но и кур, и через пару месяцев отправляется на опушку в компании бабы Маруси и «дидова ружжа». Потом этим же маршрутом проходят щенки «Любкы», «дида Грыцькá», «дядька Павлá», «бабы Одаркы» и ещё каких-то односельчан-родственников. Общим количеством семь. Семь рейсов на опушку того самого украинского лиственного леса ходит баба Маруся, ведя за собой на поводке очередную доверчивую, ничего не подозревающую, некачественную «дурну собаку» и неся на плече «дидово ружжо». Семь выстрелов в течение двух лет периодически разрывают тишину мирного украинского пейзажа, как будто сошедшего с картины «Вечер на Украине» русского художника Куинджи, рождённого под Мариуполем. Семь раз не промахивается баба Маруся в очередную «вэлыку, та дурну собаку», привязанную к стволу деревца. В «дурну собаку», наивно полагающую, что её ведут гулять. В живую «дурну собаку», мир которой полон запахов и звуков и предвкушения таинственного, захватывающего, интересного для любого животного безжизненного леса. Семь раз «дурна собака» доходит только и только до опушки. Семь раз полная жизни, отнюдь не бедствующая баба Маруся, которая не выльет ни стакана прокисшего молока, ни гнилой луковицы не выкинет, а скормит свиньям, убивает из «дидова ружжа» очередного «вэлыкого, та дурного собака», «тому що, ну навищо вин мэни такый здався? Йисть то вин смэкае, як розумный!».

  57