Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
32 
Затем Гюнс сфотографировал приготовленные блюда и сопроводил каждый снимок подписью с указанием заказа осужденного слово в слово, а также его имени и даты казни. Размер — метр на восемьдесят сантиметров — позволял любоваться масляным блеском жареной картошки, присутствующей почти на всех снимках.
Ни один не попросил вина, пива, какого-либо спиртного. Выбор напитков был таким же ребяческим, как и выбор блюд: молоко, айс-ти, кока-кола. Мало кто отважился попробовать незнакомые деликатесы — предпочтение отдавали вечным ценностям вроде картофеля в мундире и капустного салата.
Одна деталь поразила меня в заказе некоего Ли Д. Вонга:
— Он уточнил, что хочет колу-лайт, — сказал я Сигрид.
— Да, ну и что?
— Разве в такой момент не забывают о лишнем весе?
Сигрид, подумав, ответила:
— По-моему, это прекрасно — заботиться о фигуре в день своей смерти.
Если бы я уже не любил ее, то влюбился бы за одну эту фразу.
Я отошел, рассматривая другие снимки и внимательно читая каждое меню. И мало-помалу что-то дрогнуло в моей душе. Как не растрогаться, обнаружив, что перспектива смертоносной инъекции не мешает человеку стремиться к простым радостям жизни, таким, как пюре, яблочный пирог или молочный коктейль.
Патрик Гюнс беседовал с хозяином галереи. Я подошел и тепло поздравил его.
— Как вы думаете, есть возможность на самом деле подавать осужденным заказанные кушанья в исполнении великих мастеров?
— Я думал об этом, — ответил он. — К сожалению, американскими тюремными властями это запрещено.
— В таком случае не напрасный ли труд их готовить?
— Нет. Это одна из функций искусства — воздаяние справедливости тем, кто был ее лишен. Эти рестораторы могли бы с полным правом называться реставраторами: они восстановили человеческое достоинство осужденных на казнь.
Я полистал книгу отзывов. Среди прочих каракулей попадались гневные: «Это извращение», «Накормили бы лучше невинных, умирающих с голоду», и даже: «Я за смертную казнь!» — оно и понятно, самые благородные замыслы всегда вызывают бурю негодования.
В тот день, убедившись в своем новом призвании, я купил несколько работ Гюнса. Это были первые приобретения Фонда современного искусства Олафа Сильдура.
___
Так началась новая жизнь. В поисках талантов я стал завсегдатаем стокгольмских галерей, покупал все, что меня трогало, и не стоял за ценой.
Вскоре картины и статуи уже не помещались в нашем люксе, не говоря о том, что в стилистике отеля «Васа» плохо смотрелись новаторские произведения искусства. Сигрид занялась поисками квартиры и однажды зачем-то назначила мне встречу в одном из самых захудалых районов города.
Она взяла меня за руку, открыла какую-то дверь, и мы пошли по длинному обшарпанному коридору, в конце которого мне было велено зажмуриться. Мы вошли, Сигрид повела меня куда-то и наконец разрешила открыть глаза.
Я стоял в центре гигантского пространства — бесподобной иллюстрации понятия пустоты. Поскольку это было помещение без перегородок, многие назвали бы его, как сейчас принято, лофтом. Мне же своими колоссальными размерами, расположением, пилястрами и атмосферой тайны оно напомнило храм Абу-Симбел. Так я его и назвал и купил сразу, даже не поинтересовавшись ценой.
Когда оно стало нашим, я перевез туда мою коллекцию. Мебели у нас еще не было, и жилье походило на музей. Мы с Сигрид сели на пол и долго любовались сказочным дворцом.
— Это наш дом, — сказал я.
— Нам понадобится кровать, — заметила Сигрид.
— Или лучше два саркофага.
Мало-помалу Сигрид обставила наш храм, и он стал походить на Абу-Симбел до разграбления.
При таких расходах мой банковский счет таял, как снег на солнце. Вы себе не представляете, каких деньжищ стоит один только подлинный Гормли, [9] чтобы долго не перечислять. Даже «синяя карта» Олафа больше не желала отзываться.
Однажды мне позвонил любезный господин, занимавшийся моими финансами, и сообщил, что я должен банку HSBC сумму, сопоставимую с той, которую внес наличными два года назад.
— Ах вот как, — только и дождался он от меня в ответ.
Я повесил трубку и продолжал обрастать фараоновскими долгами. Я знал, что ничем не рискую. Банки держатся за крупно задолжавших клиентов крепче, чем за миллиардеров, особенно если долгам предшествовало состояние: банкиры убеждены, что человек, который был богат, непременно разбогатеет снова. Задолжал — значит, вложился. Этот смельчак верит в будущее — о чем свидетельствовал мой грандиозный фонд современного искусства.
Мы с Сигрид жили, воспроизводя в одной отдельно взятой семье экономическую логику самых развитых стран нашей планеты. Наш долг перед обществом был нам до лампочки. Это кодекс принца.
Люди Шенева нас так и не нашли, но мы знали, что опасность не миновала. Под этим дамокловым мечом наше счастье сохранило трепетность, которой лишены в своем унылом покое люди осторожные и законопослушные.
Иногда, зимним утром, Сигрид просила меня отвезти ее к полярному кругу. Путь через норвежскую границу до побережья занимал почти сутки. Бывало, что море сковывал лед, тогда острова не были островами, и мы добирались до них посуху.
Сигрид могла до бесконечности созерцать белый простор, и я, кажется, знал, о чем она думала. Для меня эта белизна была чистым листом, честно мной завоеванным.
32 
