Последние отзывы

  73  

– И это ты говоришь! Ты, чью опухшую от слёз морду мне уже порядком надоело видеть по вечерам!

– Надоело – не видь! Тебя никто тут силой не удерживает! – насупилась Алёна.

– Ну, не обижайся, – Сенин шёпот стал более спокойным. – Просто удивительно, до чего женщины непроходимо глупы.

– Сам дурак! Давай думай, как бабке с матерью сообщить…

Что-то придумали. Первой сообщили бабке. Бабка последовательно: обрадовалась, огорчилась и наконец растерялась. И несколько раз переспросила Сеню, не он ли отец. Может, всё-таки было чего за закрытыми дверьми Алёниной комнаты, кроме учёбы? Хоть разочек? Соколов бы и рад был поддакнуть, что было, и вообще – совершенно не важно, кто сделал вашей внучке нашего ребёнка, потому что я хочу стать его отцом! Но он натыкался на Алёнин взгляд, с недавнего времени научившийся становиться стальным. Ох, ничто на земле… Ученицей она была отменной. Так что в какой-то момент Алёна оборвала бабушку с её нелепыми вопросами, холодно промолвив в никуда:

– Ба, он бы запомнил. Отстань от него. Давай думай, как матери сообщить.

Мать вызвали на кухонную сессию и поставили в известность. Уже без Сени. Мать минут пять тупо молчала, затем полчаса кричала, что она родила-ночей не-спала-воспитывала… Затем осеклась и упала перед Алёной на колени. Всего лишь двадцатилетняя Алёна, в очередной раз изобразив стальной взгляд – кажется, это входило в привычку, – сказала матери тоном хорошо потрёпанной жизнью бабы:

– Мать, вставай. Нечего театр разводить. И каяться тебе тоже не в чем и незачем. Да и я епитрахиль где-то потеряла, а без неё исповеди выслушивать и грехи прощать – никак. Все спокойно. Живём дальше.

И все спокойно зажили дальше. Так что спасибо бабушке. И даже матери. Бабушка присматривала, мать немного и изредка помогала материально. Особенно в первые годы, когда быт превратился в ад. Не из-за малолетнего ребёнка, а просто по определению во всей стране. Кусок детского мыла был праздником. Приличная детская каша – большой удачей. Упаковка стирального порошка – манной небесной.

Личную жизнь устраивать до конца института было некогда. Учёба – работа – дом. Очаровательная малышка была хороша собой – и точным Алёниным клоном. Впрочем, точно таким же фенотипическим клоном, как Алёна – фенотипическим клоном своей матери, а мать, в свою очередь, – бабушки. Всем этим женщинам делали детей разные мужчины, но как-то им удавалось сохранить неразбавленным ген, отвечающий за фамильную женскую красоту лица и выверенность пропорций в целом. Алёнина дочь никогда не капризничала – хотя её баловали в меру возможностей – и росла правильным, где-то даже мудрым ребёнком. В смешном трёхлетнем возрасте, когда мама Алёна готовилась к важному экзамену, у малышки разболелось ухо. Это для трёхлетки – мучительно. Но дочка не плакала, не металась, не рыдала. Она сначала поворочалась в кроватке, немного постанывая, а после того как Алёна влила ей в ухо очередную порцию смеси антибиотиков с анестетиками, тихонечко сказала:

– Мама, можно я с тобой в комнате посижу? Когда я сижу – не так болит. А с тобой – потому что с тобой.

– Конечно! – сказала Алёна и снова уткнулась в учебники, чтобы к утру обнаружить себя спящей на полу. Рядом, беззвучно морщась, сидела малышка, охранявшая мамин сон.

Все эти черты характера своей дочери – сдержанность, какую-то изначальную и непроходящую хорошесть и правильность – Алёна стала ценить гораздо позже. В юности ей и в голову не приходило, что дети бывают какие-то другие. Она и понятия не имела, что трёхлетних малышей с острым отитом принято успокаивать, поить чаем, таскать на руках и всю ночь тетешкать. И хорошо, что не приходило. Иначе бы она захлебнулась от жалости к собственной дочери. А может, и приходило. Но она была так занята, что тут же выталкивала прочь это пришедшее, потому что времени на то, чтобы захлёбываться, не было вовсе.

И потом не стало больше. Дочь росла между стареющей бабушкой и раздевалкой интернов. Где она как-то незаметно научилась читать. Позже это даже превратилось в семейную шуточную легенду. Алёнина дочь утверждала, что каждый туда-сюда в раздевалку ходящий считал своим долгом что-то ей сообщить. Например, буквы. И цифры. Английские буквы – в виде песенки. Римские цифры – в виде полос и крестиков на пыльных поверхностях. В общем, к школе ребёнок был совершенно подготовлен. В том числе, разумеется, бабушкой и самой Алёной. Просто прочтение сказки на ночь у них не возводилось в ранг подвига. Болтовня с малышкой не расценивалась как благодеяние. Каждый вечер они собирались на кухонные сессии и рассказывали, что у кого за день произошло. Семейные вечерние застольные беседы всё ещё недооценены. Вернее – уже давно обесценены теми, кто так и не смог, не успел их оценить. Если бы в каждом доме каждый вечер все собирались за круглым столом и под чай, кофе, что покрепче – вели неспешные разговоры, – очень многое могло бы быть иначе. Очень многое: доверие, дружба, взаимовыручка, взаимопонимание, сопереживание, сочувствие, правда, любовь. Но нет, нет времени! Кто же будет два часа, как дурак, сидеть за столом и слушать своих близких, когда можно, как умному, потратить это время на… Да что, разве не на что время просто так потратить? И до эпохи Интернета дела поважнее семьи находились.

  73